Мне уже не больно (СИ)

— Воскресенский, тебя не смущает отсутствие решения задачи в твоей тетради? — спрашивает она, игнорируя то, что Дубль рядом вообще на парту не выложил ничего, кроме своего телефона.

Я бы сказал ей, что меня бы скорее смутило присутствие решения, потому что задача попалась какая-то космически сложная и на мой скромный разум не рассчитанная, но только грустно вздыхаю и покорно открываю учебник.

Арнольдовна, неодобрительно качая головой, идет обратно к учительскому столу. Паршивый день, с какой стороны не взгляни.

*

Перед последним уроком мы с Ульяной вдвоем направляемся в курилку. Алик ушел и захватил с собой Громова и Антона, мне не сказав ни слова и даже в мою сторону не взглянув. Виктор по-прежнему со мной не общается, воротя от меня нос, и на душе становится как-то тоскливо.

— Боже, да не делай ты такое лицо, будто тебя от всего тошнит, — просит Ульяна, доставая из кармана форменной жилетки тонкие девчачьи «Гламур». Курит она редко и только за компанию. — Вик все еще дуется?

Я исподволь наблюдаю за Ульяной. Вечно неунывающая и оживленная, с идеальным макияжем, тщательно выглаженной чистой одеждой и изящно заплетенной французской косой. В ней нет ни одного изъяна, не за что критически зацепиться. Быть может, потому я ее не видел никогда грустной, что жизнь не находит в ней слабых мест, чтобы нанести по ним удар.

— Ага.

— Беспокойство Вика тоже можно понять, — примирительно замечает Ульяна, выпуская дым и слегка закашливаясь. — Он видел, как Алик поступил с Громовым.

Ее слова заставляют меня удивленно вскинуть голову.

— Ты знаешь о том, что они…

— Все в вашем классе знают, — пожимает плечами Ульяна. Между ее бровей появляется небольшая задумчивая морщинка. — Из тех, кто там был. Громов никогда не терял самообладания, всегда был отстраненно равнодушным и непробиваемым. Но тогда он наплевал на собственную гордость. Он на колени перед Аликом упал при всем классе и слезно умолял его не бросать.

У меня по спине бегут мурашки. Мне не хватает воображения представить Громова, который умоляет о чем-то на коленях при целой толпе свидетелей. Зато я ясно представляю Алика, который смотрит на него сверху вниз пустым скучающим взглядом.

— А Алик просто рассмеялся и прошел мимо, сказав Громову, что он жалок, — продолжает Ульяна тусклым голосом. — Самое странное, что сейчас Громов продолжает ходить за ним, быть рядом с ним. Видимо, если ты принадлежишь Алику, то принадлежишь ему навсегда. Но он сам становится твоим разве что на краткое мгновение, пока не наскучишь и не станешь надоедать.

Тушу окурок об обод колеса, не находя в себе сил вдохнуть поглубже.

От слов Ульяны мое настроение окончательно умирает.

*

На мои звонки Алик не отвечает, на сообщения «вконтакте» тоже, хотя в сети появляется регулярно. Спустя второго десятка пропущенных звонков и уведомления о том, что Александр Милославский заблокировал меня в социальной сети, начинаю смутно беспокоиться и подозревать, что происходящее повторяет ситуацию с Громовым. Мне вспоминаются слова Ульяны «пока не наскучишь и не станешь надоедать», они звенят в пустой черепной коробке, множась и разрастаясь опухолью, отравляющей каждую, даже стороннюю мысль.

Кто я, в конце концов. Кем себя возомнил?

Инвалид, единственный талант которого был полностью перечеркнут аварией. Сирота, вечно угрюмый парень с суицидальными наклонностями в прошлом, состоящий на учете у психолога. Неизвестно, что нашел во мне Алик. Быть может, то действительно было любопытство, которое подтолкнуло его в мою сторону? А я уже представил себя человеком, который может оказывать на него влияние. Даже — боже ты мой! — запретил ему покупать новый ноутбук. Представляю, как он, должно быть, мысленно надо мной смеялся.

Я ведь почти не знаю Алика. Только с его слов, причем неизвестно, какова настоящая доля правды в том, чем он со мной поделился. Он обещал, что его отстраненность не следствие того, что он наигрался. Но есть ли у меня поводы верить словам Алика помимо того, что я жгуче неистово к нему привязался за столь короткий период?

Мысли свели бы меня с ума, пробудь я дома еще хоть немного, но раздается звонок в дверь, и я еду открывать. На пороге стоит Виктор в теплой осенней куртке, глядя на меня без единого намека на улыбку, но уже не так отчужденно, как в лицее.

— Одевайся, — коротко роняет он, покручивая между пальцев связку ключей от своей ауди. Вику исполнилось восемнадцать в августе, и катает он официально, с собственными правами. — Поедем на каньон, гонку смотреть. Там сейчас полно народу.

Молча нахожу куртку, наклоняюсь, чтобы натянуть на ноги непромокаемые ботинки, на всякий случай повязываю на шею шарф. Вик сам вывозит меня из подъезда, помогает перебраться на сидение и кидает сложенную коляску позади водительского кресла.

До каньона добираемся очень быстро, благо наш спальный микрорайон примыкает вплотную к черте города. Когда Вик находит место на импровизированной стоянке на пустоши, я замечаю, сколько здесь машин.