Мнимые величины

А когда Евлалия Григорьевна, пришибленная и оглушенная, встала, чтобы уходить, он в нерешительности заколебался.

- Дойдете одна-то? - почти робко спросил он. - Может, проводить вас?

И, не дожидаясь ответа, крикнул в соседнюю комнату.

- Женечка! Идите сюда!

Вошла молодая девушка, тоже в белом халате. Он засуетился.

- Вы, Женечка, побудьте тут за меня, а я скоро вернусь. Надо!

- Но я сама... Я сама дойду! - тут только спохватилась и запротестовала Евлалия Григорьевна.

- Ну вот... Что мне, трудно, что ли?..

По дороге он все уверял ее, что это "хотя, конечно, и трагедия, но все-таки это только несчастный случай и не более того!" И по его словам, а главное, по тону, выходило так, будто от того, что это "только несчастный случай", а не что-нибудь другое, от этого ужас совсем уж не так и велик. И этот странный довод действовал на Евлалию Григорьевну, и ей даже становилось легче оттого, что это только несчастный случай.

В квартире, конечно, сразу же все и обо всём узнали. Сталпливались в комнате Евлалии Григорьевны, сокрушенно качали головой, некоторые даже утирали слезы и все пробовали утешать Евлалию Григорьевну. А между собою судачили шепотком и высказывали ненужные соображения. А одна из соседок, уходя в свою комнату, тихо сказала мужу:

- Теперь Шептарева только с мальчиком осталась, а комната у них большая, такую на двоих не оставят... Поговори с управдомом, пусть он Шептареву в нашу комнату переселит, а нас - в ее!

- Да, это идея! - согласился ее муж - Завтра же поговорю. Но ведь управдому сунуть надо будет.

На другой день приходили из милиции, о чем-то спрашивали, что-то записывали. Софья Дмитриевна поймала следователя в коридоре и остановила его:

- И что оно такое, скажите мне на милость? Как же это вышло?

- А кто ж его знает! - пожал плечом следователь. - Кто говорит, что он поскользнулся и упал, а кто говорит, что сам нарочно бросился.

- Да с чего ему бросаться-то было? И не с чего^ кажется!..

- А этого я уж не знаю.

Часов в пять приехал Семенов. Евлалия Григорьевна и вообще почти забыла в последнее время о нем, а в нервном беспамятстве вчерашнего и сегодняшнего дня она ни разу не вспомнила о нем. И когда она увидела его, то почувствовала, что не хочет сейчас видеть этого человека, что ей говорить с ним тяжело. Он, как всегда, властно, твердо и грузно, прошел по коридору в ее комнату, сам отодвинул стул от стола и сел, не дожидаясь приглашения.

- Знаю! - коротко сказал он. - Мне сегодня передали. Тяжело вам? Понимаю!

Евлалия Григорьевна ничуть не изумилась тому, что Семенов обо всем уже знает и что ему "передали": Семенов для нее был именно тем, кто должен все знать и которому должны обо всем докладывать.

- Понимаю! - повторил он, но ни тени тепла или участия не было у него в голосе, а была только деловитость и озабоченность. - В милиции еще не всё знают! - сообщил он. - Факт известен, а причины и обстоятельства не выяснены. У вас из милиции были?

- Да, днем. Я все боюсь, Павел Петрович...

- Чего?

- Что это с ним в НКВД. Ведь его перед этим в НКВД вызывали и, может быть...

- Кто вызывал? Зачем? - вскинулся Семенов, и глаза его стали острыми.

- Я не знаю. Повестку прислали, чтобы пришел.

- Какую повестку? Когда прислали? - напористо спросил он.

- Вчера... То есть позавчера! Ему прислали повестку, он и пошел. Я жду его, а его все нет. И уж утром... вчера...

- Погодите! - остановил ее Семенов. - Это надо в точности разобрать. Кто прислал повестку?

- Не знаю. Вызывали в двадцать седьмую комнату.

- В двадцать седьмую? И он ходил туда?

- Да, ходил.

- Кто вам сказал? Вы сами наводили справки? Сами там были?

- Да, сама. Молодой человек, вежливый такой.

- Вежливый? Все они там вежливые! Ладно, выясню! А если и не выясню, то тоже ничего страшного нет. Самоубийство или несчастный случай, не все ли равно!

- Как - все равно? - нервно вскинулась Евлалия Григорьевна. - Ведь если это самоубийство, так ведь это же - я! Я!

- Что - вы?

- Я! - зазвенел голос у Евлалии Григорьевны.-Он... Вы тогда все про него рассказали мне, и все это, конечно, правда, но... Но он, когда оттуда вернулся, был такой несчастный, что... Мне надо было пожалеть его, уберечь, а я...

- Пожалеть? Уберечь? - сорвалось у Семенова. - А вас-то берегут? жалеют?

- Меня вы жалеете! - искренно призналась Евлалия Григорьевна.

- Я? - потупился Семенов, и страшная боль отразилась на его лице. - Я не жалею, я... другое!

Он опустил голову. Просидел так с полминуты, обдумывая свою глухую мысль и преодолевая что-то упорное. А потом (преодолел?) поднял голову и сказал другим голосом:

- Я вам вот что скажу, голубенькая вы этакая: если вы даже и виновны перед ним в чем-нибудь, так даже и тогда вы ни в чем не виновны, вот оно как!

- Я не понимаю! - всматриваясь и вслушиваясь, сказала Евлалия Григорьевна. - Не виновна, даже если и виновна? Разве может быть так?

Он отмахнулся: переменил и позу и тон.