Мнимые величины

Он сел с Супруновым на диван и стал вполголоса рассказывать ему про свое новое назначение. Супрунов слушал очень внимательно, напряженно, но и хмуро. Время от времени прерывал каким-нибудь дельным вопросом и, получив ответ, продолжал слушать, крепко сжимая пальцами серебряный портсигар. Иногда он поднимал глаза и всматривался в Любкина, а иногда он опускал их, чтобы слушать внимательнее. За все время рассказа он ничем не выразил своего мнения, но Любкин видел, что он чем-то недоволен и чего-то не одобряет.

- Ну вот, стало быть, и все! - закончил Любкин и с полминуты помолчал. Что скажешь? - подтолкнул он Супрунова.

Супрунов ответил не сразу. Медленно раскрыл свой портсигар, достал папиросу и, внимательно присматриваясь к пламени спички, закурил, пыхнув два раза.

- Большому кораблю большое и плавание! - с еле заметной усмешкой выговорил он. Любкин поморщился.

- Ты это брось. Ты дело говори.

- А ты чего ж дела-то не говоришь? - резко повернулся к нему Супрунов. Все сказал, а о главном умолчал! Или думал, я не замечу?

- Я... Я ничего не умолчал! - насупился Любкин.

- Ничего? Хорошо! А почему это ты меня с собой не берешь? - сразу что-то открывая вопросом, спросил Супрунов.

Любкин притворился непонимающим.

- Я ж тебе сказал: управление ж!

- Управление? - нехорошо усмехнулся Супрунов. - А если это управление после твоего отъезда к чертовой бабушке полетит, так ты... что ж? Плакать от этого в Афганистане будешь?

- Не плакать, а... а...

Супрунов резко встал. Привычным, машинальным жестом оправил на себе пояс и, красиво держа папиросу между пальцев, строго посмотрел на Любкина

- Коли говорить, Ефрем, так уж все говорить, до конца!

- Это ты правильно! - глухо согласился Любкин.

- Спасти меня хочешь?

- Спа... Спасти? Как - спасти? - очень неудачно притворился Любкин.

Но вошел Сергей Федорович и еще два официанта. Они стали накрывать на стол, откупоривать бутылки и устанавливать посуду. Потом вкатили столик с закусками. Сергей Федорович понимающим взглядом осмотрел стол и сделал пригласительный жест: милости-де просим.

Любкин засопел, уперся руками в колени и грузно поднялся. Сели за стол и налили по стопке водки.

- Чокнемся, Павлуша! А что ты это самое слово "спасти" сказал, так это ты правильно, конечно... Спасти не спасти, а в яму мне тебя за собой тянуть нечего. Но сначала давай выпьем!

- Будь здоров!

- Постараюсь!

Супрунов пил, скрывая мрачную озлобленность, которая все больше нарастала в нем после рассказа Любкина, а Любкин пил с какой-то решительностью, словно хотел что-то залить и с чем-то покончить. Выпив, он морщился, крутил головой и крякал, а Супрунов холодно и четко вливал в себя водку.

- Ты говоришь "спасти"! - вернулся к делу Любкин. - Неправильное это слово, но... пусть так! Коли мне погибать надо, так тебе же зачем? А из Афганистана, брат, не вылезти! Никак!

- Никак! - твердо подтвердил Супрунов и поджал губы.

- Тут, Павлуша, как с Иваном-царевичем в сказке: направо поедешь - коня потеряешь, налево поедешь - сам убит будешь, а прямо ехать - дороги нет. Так? Если я это самое афганистанское дело плохо вести буду, так меня либо афганистанские парни сами на мушку возьмут, либо наши в Москву отзовут и там к стенке поставят за провал ответственного задания.

- Конечно, поставят. Но ты не провалишь. Справишься.

- Допустим. Но если я..

Он оглянулся, понизил голос и придвинулся к Супрунову.

- Ведь если я это дело хорошо проведу и до нужной точки его доведу, то ведь после окончания меня все-таки на Лубянке к стенке поставят.

- Непременно поставят! - уверенно подтвердил Супрунов.

- Потому что мне для этого дела ба-алыние секреты открыты будут. Международные секреты! А поэтому меня по окончании и ликвидируют: важных свидетелей оставлять нельзя.

- Их и не оставляют. Примеров - сколько хочешь. В Москве-то ведь ни одному человеку не верят и каждого боятся.

- Еще как боятся! Вот и выходит- каюк!

- И отказаться нельзя.

- Отказаться никак нельзя. Если откажешься, тогда сразу крышка: отказываться не позволяют. Вот и выходит, плохо дело сделаешь, чужую или свою пулю получишь; хорошо его сделаешь, как опасного свидетеля ликвиднут; а коли откажешься, сразу крышка. Я ж тебе говорю, оно совсем как с Иваном-царевичем в сказке.

Он ковырнул вилкой в тарелке и поспешно потащил себе что-то в рот.

- Я это сразу и не раскумекал было, - проглотил он кусок, - и сперва даже попросил, чтобы и тебя со мной послали, а потом огляделся и... Батюшки-светушки! В самую, значит, пропасть меня бросают! Та-ак! Шел, шел да и дошел... Точка! Ну и, стало быть, зачем же мне с собой еще и тебя тащить? За то, что ты тогда с шестнадцатью ребятами на Омельяновский хутор открытой атакой пошел, чтобы меня из плена у белых выручить? За это, я так понимаю, другой монетой надо платить, а не... афганистанской! Нечего тебе со мной туда ехать, поживи еще! А я, - вдруг фыркнул он и почти весело заблистал глазами, я себе в помощники знаешь кого выбрал? Петьку Чичагина, сволочь эту!

- Зачем?