Мнимые величины

- А затем, что - сволочь! Мразь такая, что хуже его я никого и не видал, кажись. Так пускай уж лучше его шлепают, а не тебя. А он, понимаешь ты, как ему про назначение сказали, ничего не расчухал, а нос кверху задрал- высшее доверие! высокое полномочие! Бал-лды кусок!. А через годик или через два ему "пожалуйте бриться!". Я давно хотел его в чем-нибудь под монастырь подвести, да он мне никак в руки не давался, а теперь - в самый раз! А тебя я отвел... Тебя к стенке тащить не стану. Ну и что же?

- Ничего! - пожал плечом Супрунов. - Ты, конечно, правильно поступаешь, но надо ведь и выход искать.

- Выход? - прищурился Любкин. - Выхода, брат, нету: ни направо, ни налево, ни прямо. Зря и искать-то! И... и... И чего это меня сегодня водка плохо разбирает? Давай участим!

- Давай!

Любкин выпил стопку, подцепил на вилку кусочек семги и проглотил его, не разжевывая, а только пососав языком. Потом отодвинул от себя тарелку, расчистил место на столе, смахнув ладонью крошки со скатерти, поставил локти на стол и подпер голову руками.

- Что-то нехорошо во мне! - покрутил он головой. - Мысли всякие, понимаешь ты!.. И такое мне кажется, будто... В городе у нас жителей тысяч до пятисот будет, и все они Ефрема Любкина боятся! Все они, взять вот хоть и сейчас ночью, от страха перед Любкиным трясутся, а я... я, может быть, этого самого Любкина больше их боюсь! Любкина боюсь! Вот!

Вошел Сергей Федорович. Очень ловко и быстро он навел на столе порядок, забрал грязную посуду, поставил чистую, принес горячую закуску и критически оглядел стол.

- В порядке!

Есть ничуть не хотелось, но из-под крышек кастрюлек и от никелированных сковородочек шел приятный пар. Супрунов потянул к себе одну из сковородочек, заглянул и положил ложкой в тарелку.

- Что там такое? - недовольным тоном спросил Любкин.

- Не знаю.

- Как же так? Ешь и не знаешь...

- А тебе не все равно? Любкин подумал.

- Нет, не все равно! - с хмельным упорством настоял он на своем. - Каждая вещь свое имя должна иметь... название! А если ты не знаешь, как оно называется, так... так его и есть-то не вкусно!

- Разве?

- Рыба, что ли?

- Нет, почки... Суперфляй а-ля-пардон! - усмехнулся Супрунов.

- А! Суперфляй! - бледно обрадовался, словно узнал это название, Любкин. С почками? Ну, коли так, то положи и мне.

Ели вяло, а больше пробовали. И пили уж не так часто и настойчиво. Любкин снял с себя пояс, перекинул его через спинку стула и расстегнул воротник, Супрунов же ничего не снимал, а, наоборот, время от времени проверял движением пальцев застегнутые пуговицы или поправлял перекосившийся рукав. Он сосредоточенно смотрел перед собою, обдумывая что-то и поглаживая себе подбородок. Потом огляделся быстрой, привычной оглядкой и очень тихо, но очень твердо, без тени колебания, сказал, глядя Любкину прямо в глаза:

- А ты в Афганистане не дури! Ты подожди там, сколько надо будет, а потом, как осмотришься, - беги!

Любкин словно бы протрезвел сразу. Он широко открыл глаза и посмотрел на Супрунова так, как будто хотел проверить: ослышался он, услышав "беги", или же Супрунов и в самом деле сказал это странное слово. Оно ударило его, и он ни за что на свете не признался бы даже самому себе, что он и сам уже не раз тайно говорил это слово: и там, в Москве, и по дороге - в вагоне. Он говорил его, но тотчас же прогонял его и убегал от него, не останавливаясь около него ни на минуту.

- Так ведь это ж., измена! - с повышенным, а поэтому и немного фальшивым возмущением нашел он, чем отбиться от слова "беги". Но - странное дело - не только возмущения не почувствовал он в себе, но не почувствовал ни убежденности, ни решимости. Даже словно вопрос, даже словно просьба о чем-то прозвучала в его голосе, когда он сказал "измена".

Супрунов дернул углами рта. На одну секунду, на полсекунды даже, откровенная презрительная гримаса пробежала по нем, но тут же потухла. Он пожал плечами с видом превосходства того человека, который все понимает и все понимать умеет.

- Ты дураком никогда не был! - однотонно ответил он, но в этой однотонности была большая, скрытая значительность. - Зачем же теперь дураком быть?

- Дураком? - внезапно вспылил Любкин и что есть силы ударил кулаком по столу, так что тарелки вздрогнули, а стопочка упала. - Это ты... что ж такое? Что ты этим сказать хочешь? - с напористой расстановкой спросил он.

Супрунов опять улыбнулся с откровенной презрительностью, не пряча своих глаз от воспаленного взгляда Любкина.

- А ты подумай! Ты проверь! - спокойно сказал он.

- Нечего проверять: проверено! - запальчиво возразил Любкин. - Я ведь в партии с двадцатого года! - подчеркивая и тоном и миной каждое слово, добавил он. - А с партией я даже и с семнадцатого!

Он сказал и посмотрел на Супрунова. Ему казалось (он был даже уверен), что после того, как он сказал, что он "с партией с семнадцатого года", никакое "беги" уже невозможно. Но Супрунов с несомненно обидным сожалением дернул плечом и бросил в ответ очень легко, с той легкостью, которая сама по себе должна убедить больше, чем смысл слов.