Мнимые величины

- Уходишь? - как будто безразлично спросила Елена Дмитриевна, но было в этом безразличии что-то необычайное. Любкин слегка покосился.

- Работы много! - буркнул он.

- Ну, иди. Хотя... Минут пять можешь еще подождать?

- Что надо? Дело, что ли?

Елена Дмитриевна приподнялась, спустила ноги с кровати и движением плеча поправила рубашку.

- Дело не дело, а я хочу тебе сказать.

- Чего такого?

- Оно, может быть, тебя совсем и не касается, не нужно тебе и ничуть не интересует тебя, но... По правде говоря, я не знаю, зачем я хочу сказать тебе это, но - хочу и хочу!

Любкин почти в недоумении повернулся к ней: это что-то не простое, в этом что-то есть. Он хотел спросить ее, но она, почти без паузы, продолжала:

- Я давно уж, несколько дней, даже больше, все хотела сказать тебе это, но откладывала, потому что... Правда это? Я сама не знала, правда это или нет. Но теперь я знаю, наверное знаю, что это - правда, самая настоящая, искренняя правда.

Она приостановилась и посмотрела на него глубоким взглядом. Кажется, она никогда еще не смотрела на него так.

- Я люблю тебя! - сказала вдруг она, снизив голос и словно бы испугавшись своих слов. И опустила глаза.

Любкин остановился, неподвижно смотря на нее. Эти три слова прозвучали не только неожиданно, но и невозможно. Он почти не понял их, и они прошли почти мимо него, незнакомые, лишние и ненужные. Но вместе с тем в нем тут же что-то вскинулось так сильно, что он понял: на эти три слова обязательно надо ответить. Что ответить?

- Люблю! - нежно, стыдливо и глубоко повторила Елена Дмитриевна, и Любкин готов был рвануться, чтобы ближе посмотреть на это "люблю", чтобы яснее его услышать и глубже понять. Но он стоял неподвижно, слегка ошеломленный и напрягшийся в новом для него усилии. Что надо делать, когда звучит слово "люблю"? Оно прозвучало из другого мира, в котором Любкин не был никогда: и этот мир обминал его всю жизнь, и он сам обминал его. На один миг этот другой мир заблистал перед ним новыми цветами, новым светом и новым воздухом, но тотчас же начал быстро бледнеть и исчезать, а через секунду совсем исчез. Любкин стал обычным собою.

- С чего ж оно так? - неуверенно и нелепо спросил он.

- Не знаю! - грустно вздохнула и чуть-чуть покачала головой Елена Дмитриевна. - Ничего я не знаю. Люблю и люблю. Но только...

Она вскочила с кровати и вытянулась во весь рост.

- Только мы об этом не будем говорить! - горячо и даже страстно сказала она. - Тебе надо уходить? Уходи. И не говори сейчас ничего. Тебе ведь уже пора!

- Мне, конечно, пора, но...

- Уходи!

Любкин видел, что немного сбит с толку: все это было так ново и неведомо для него, что он не знал - как говорить и что делать. Уйти? Но можно ли уйти, не сказав ни слова?

- Ты... - нерешительно начал он. - Ты... Это дело большое! - нашел он новое слово, не зная, подходит оно или нет.

- Большое? - чему-то усмехнулась Елена Дмитриевна.

- Большое! - с неожиданной искренностью и убежденностью повторил Любкин.

- И ты не знаешь, что сказать мне в ответ? Ладно, я помогу тебе: ничего не говори. Не говори и уходи. Сейчас же уходи!

Прыжком легла в постель, закуталась одеялом до самого подбородка и закрыла глаза.

- Ни слова больше. Уходи.

Любкин, в непонятной для него нерешительности, постоял с полминуты, а потом тихо, стараясь ступать как можно мягче и бесшумнее, поворотился и пошел. Плохо понимая все то, что произошло, он надел в передней шинель и фуражку и вышел, очень осторожно и внимательно заперев за собою дверь.

Когда он вернулся в свой кабинет и опять сел в свое удобное кресло, он понял, что работать не сможет. Ни дела троцкистов, ни Варискина с Яхонтовым для него уже не было, а было лишь смятенное недоумение. Кроме того, он чувствовал еще то, чего, быть может, не хотел чувствовать и в чем он, конечно, не сознавался себе: чуть ощущаемую, чуть намеченную, почти прозрачную радость. "Люблю! Вот оно какое, слово-то это!" - страшно неопределенно думалось ему.

И он начал вспоминать о том, что никогда еще не слышал и никогда еще сам не говорил этого слова. Было ли оно хоть раз в его жизни? Знал ли он любовь? Когда-то, очень давно, когда ему не было и восемнадцати лет, он "страдал" по дочери помещика их деревни. Это была еще совсем молодая девушка, вероятно, его сверстница, которая окончила гимназию и приехала на лето из города. Он тогда тоже окончил министерскую школу в селе и собирался поступить в техническое училище. Все тогда бродило в нем, чем-то волнуя, что-то обещая и куда-то маня. Отец его был "кулаком", имел десятин тридцать земли, приарендовывал еще столько же, занимался мелкой торговлей, давал деньги за проценты и был, как говорили, "оборотистым". А сам Любкин уже и тогда был "революционером", хотя не только не состоял ни в какой партии, но и в партиях-то совсем не разбирался. Но он был "за свободу", а поэтому с готовой враждебностью относился и к помещику и ко всему, что окружало помещика.