Мнимые величины

Дочку помещика в доме звали Люсей, а дворовые и крестьяне, когда говорили о ней, называли ее "барышня Люся". Как ее звали полностью, Любкин тогда не знал, но имя "Люся" звучало для него удивительно нежно и почти благоуханно. О своих чувствах к ней он не думал и в них не разбирался, но при встречах с нею он всегда робел, вспыхивал и почти терял себя. Ее взгляд, чистый и глубокий, напоминал ему небо, и ему даже казалось, что он видит в этом взгляде порхающих ангелочков. Однажды он услышал, как она рассмеялась чему-то, рассмеялась так звонко, весело и серебристо, что у него захватило дух от восхищения и сладостного очарования: он и не знал, что бывает такой смех. "Соловушка!" умиленно и нежно вспоминал он потом.

А в другой раз вышло так, что он под вечер встретил ее в поле, неподалеку от деревни. Она шла, опустив голову, и перебирала тонкими пальцами пучок полевых цветов. Когда она поравнялась с ним, она подняла глаза и посмотрела. Он смешался, вспыхнул, едва догадался поклониться, торопливым рывком сорвал с себя фуражку и, кажется, что-то буркнул. А она очень вежливо и удивительно просто поклонилась ему. И он в первый и в последний раз услышал от нее слово, обращенное к нему: "Здравствуйте!" - сказала она. А в конце августа она уехала.

Вот и все. Была ли это любовь?

Даже тогда, в молодости, Любкин не спрашивал себя об этом, но очень долго, много лет, он упорно и нежно помнил "барышню Люсю" и когда случайно, где-нибудь в толпе, видел лицо, напоминавшее ему ее, чувствовал, как нежное и теплое заливает его сердце. С годами память утихла, но не умерла, и забыть "барышню Люсю" он никогда не мог. Помнил по сегодня, и когда вспоминал, делался задумчив и немного грустен.

Встреч с женщинами было потом много, но слов любви не было никогда: сходились без ласковости, расходились без огорчения. А главное - дела. Еще во времена военного коммунизма он пошел на работу в ЧК, отошел от людей, ушел в мир насилия и крови, замкнулся в себе и научился переживать только в себе и для себя все то, что переживалось. Он (умышленно или оно так вышло само по себе?) ограничил свою жизнь только самыми тягостными и самыми мрачными делами, уверив себя в том, что ему больше ничего и не надо. А поэтому для любви не было ни времени, ни места, ни охоты в его жизни.

И теперь, услыхав "люблю" Елены Дмитриевны, он немного потерялся: что делать, как говорить? Елена Дмитриевна была "стервою", он это знал, но ее "люблю", несмотря ни на что, как будто обещало ему что-то такое, что он не хотел бы выбросить из своей жизни. "Да неужто любит? - недоверчиво и даже хмуро спрашивал он себя. - С чего ж это она так?" И то чувствовал неприязнь к Елене Дмитриевне, то желание еще раз услышать это слово.

И вдруг пугающий и волнующий вопрос сам собою родился в голове:

- Ну, ладно... Пусть хоть так! Ну, а я-то? Я-то люблю ее или нет?

Вопрос родился, но ответа не было. Конечно, Любкин никак не мог сказать "да, люблю", но вместе с тем он в недоверчивом недоумении понимал, что никак не может сказать и другое: "нет, не люблю".

И то, что Елена Дмитриевна "стерва", не вспоминалось ему больше и не приходило в голову.

Глава XX

Возвратившись от Любкина, Супрунов тотчас же вызвал к себе по телефону Яхонтова. Яхонтов, хорошо понимая, по какому делу вызывает его Супрунов, тотчас же пошел, немного тревожась и нервничая. Супрунов ничего не делал, а только поджидал его. Яхонтов привык видеть Супру-нова всегда деловито подтянутым, холодным и очень твердым, а поэтому и удивился: Супрунов посмотрел на него приветливо, почти дружественно и сразу же улыбнулся подбадривающей улыбкой.

- Пришел? Ну, вот и ладно. Молодец! - неизвестно за что похвалил он, как будто Яхонтов мог ослушаться его и не прийти по вызову. - Садись-ка.

Яхонтов сел и сразу же почувствовал, что такая встреча успокоила его: он не того ждал, не зная, чего именно он ждал. А Супрунов вытянулся в кресле и смотрел, улыбаясь.

- Дела, дела! - неопределенно пожаловался он. - Устал я чертовски, а тут еще эта ерунда с твоим Вариски-ным... Ерунда ведь, а? - с интимной доверительностью подмигнул он.

- Конечно же, ерунда! - без тени сомнения подтвердил Яхонтов.

- А под сукно ее не положишь: выпятится! - пошутил Супрунов и принял более официальный вид. - Я доложил начальнику! - деловито добавил он.

- А он что? - не остерегся и спросил Яхонтов, хотя через секунду и понял, что этого не следовало бы спрашивать.

- Рассмеялся, конечно! - очень просто, как совершенно равному, ответил Супрунов. - Но сам ты понимаешь, - немного понизил он тон, - что в таком деле надо быть го-го-го как начеку! Оно ведь хоть и смешно, но и серьезно. Ты ведь не маленький, - еще более понизил он голос, - и совсем свой человек, так что тебе объяснять нечего. Начальник завтра в Москву поедет. Доложит!