Многая лета

— Гражданин Сабуров, советую вам не отпираться, а чистосердечно рассказать о своём участии в заговоре меньшевистской партии против советской власти. — Следователь перечислил несколько фамилий, некоторые из названных были Глебу знакомы по старому времени. С кем-то учился, с кем-то волочился за барышнями, с кем-то раскланивался в ресторане. Но и только. После переворота он не встречал ни единого из списка следователя. Хотя нет, бывшего журналиста Мартова[45] видел на митинге рядом с Лениным.

— Я не участвовал ни в каких заговорах, — ответил Глеб, но с таким же результатом он мог бы разговаривать с героями синематографа, так как на исходе третьего часа допросов понял, что правда следователя не интересует и цель этой дьявольской мясорубки — превратить человека в послушное существо, готовое подтвердить любую небылицу.

Каждые два часа следователи менялись и допрос начинался заново, прокручивая одни и те же вопросы: где родился, где учился, в каких заговорах участвовал. Ему не предлагали ни пить, ни есть, не позволяли ни сесть, ни даже прислониться к стене. К концу дня Глеб почувствовал, что ноги стали дрожать от усталости, а спину ломило так, словно он сутки отмахал кувалдой в кузнице. Глаза болели от постоянно направленного в лицо света лампы. Она горела постоянно, даже во время полуденного солнца в широком окне.

«Ничего, не раскисай, — твердил он себе, тупо глядя на очередного следователя, — главное выстоять, во что бы то ни стало выстоять».

Сыпавшиеся один за другим вопросы долбили мозг нещадной головной болью:

— Где вы получали образование? Кто ваши родители? Кто руководитель заговора? Какие деятели партии меньшевиков вам известны?

Чекисты неторопливо прихлёбывали чай из тонкостенных стаканов в серебряных подстаканниках и дымили папиросами, и им не было нужды концентрироваться на том, чтобы не потерять сознание. Глеб был уверен, что если и рухнет на пол, то его отольют водой и снова поставят. Помогали держаться на ногах лишь острая ненависть к системе, что ломала и калечила, любовь к Фаине и память об отце Петре, который шёл на расстрел победителем, а не побеждённым.

Ближе к ночи в кабинет вошёл ещё один чекист, и по тому, как живо выскочил из-за стола следователь, Глеб понял, что это начальник.

— Ну, кто тут у тебя, Шишмарёв?

Он бегло глянул на Глеба и посмотрел на следователя. Тот одёрнул гимнастёрку:

— Матёрая контра, товарищ Климов. Ни в чём не сознаётся. Из банкиров-миллионщиков Сабуровых.

Резко повернувшись, начальник подошёл вплотную к Глебу:

— Покажите руки. — Он остановил взгляд на шраме у большого пальца правой руки. — Откуда у вас этот шрам?

Глеб поднял голову:

— Роковая случайность.

Начальник сощурился:

— Ну-ну. Отправляй его в камеру, Шишмарёв. Завтра я с ним лично разберусь.

* * *

Фаина разрывалась от желания бросить работу и бежать стоять под тюремными стенами. Ей казалось, что когда она будет рядом с Глебом, хотя бы и за воротами, то с ним не случится самого страшного, что представлялось лязганьем железных дверей, щелчками затворов винтовок и короткими сухими выстрелами.

Если бы не смерть Ольги Петровны, то она непременно собрала бы передачу и снова пошла в тюрьму, и ходила бы каждый день, пока не получила весточку от Глеба. Но Ольги Петровны больше нет, а значит, нет и кормовых денег для Капитолины. Если её выгонят за прогул, а в том, что выгонят, Фаина не сомневалась, то тогда… О том что будет дальше, она постаралась не думать и до самой заводской проходной перебирала в памяти мгновения, проведённые с Глебом. Вспоминала, как он улыбается, как заваривает чай в своей мастерской, как делал им с Капитолиной печурку и перепачкался в саже, а она вытирала ему нос полотенцем и смеялась.

Но, как ни странно, в цеху не пришлось оправдываться. Старший мастер, едва глянув в её лицо, уверенно спросил:

— Заболела? Оно и видно. Прямо почернела вся. Иди работай, да смотри, сильно не усердствуй, а то свалишься, и возись тут с вами.

Уф! Одной бедой меньше!

Не поднимая головы, Фаина выдавала норму за нормой, не позволяя беде взять над ней верх. В перерыве, когда она присела вытереть пот, подошла настырная Катерина:

— Файка, я ведь знаю, почему тебя вчера не было. Я приметливая, от меня ничего не утаишь!

Отвечать Катерине не было сил, и Фаина молча посмотрела в её глаза, искрящиеся лукавством. Катерина тряхнула головой, явно хвастаясь красненькими серёжками в ушах, и на одном дыхании выдала:

— Это ты из-за комсомола переживаешь. Нам виду не показываешь, а дома плачешь ночи напролёт, вот и не сдюжила — заболела.

— Поплакала бы, да слёзы кончились, — устало проговорила Фаина, почувствовав на плечах пудовую тяжесть никчёмного разговора.