Многая лета

— Мама, — сдавленным голосом прошептал средний мальчик. Он прижал руки к щекам и по-старчески покачал головой.

— Мама, — откликнулась девочка, и её голосок стал тонким и жалобным.

— Мама? — ломко переспросил старший паренёк и повторил, словно пробуя губами сладость: — Мама… — От его вздоха, наполненного тягучей тоской, Фаине стало больно.

Глаза ребят, устремившиеся на неё, показались бездонными звёздами на дне колодца. В повисшем молчании Фаина слышала, как в ушах отдаётся громкий стук сердца.

Ребята переглянулись. Девочка толкнула старшего локтем в бок:

— Скажи ты, Серёга.

— А нечего говорить. — Он сощурился, и Фаина вдруг заметила, что он с трудом сдерживает слёзы. — Мы Настьку давно не видели. С тех пор как она в школу записалась. Только однажды к нам в подвал приходила посидеть, да и то чтобы сказать, что не пойдёт воровать.

Девочка снова толкнула его в бок, но паренёк отмахнулся от неё как от мухи:

— Ладно тебе, Руська, мамка не выдаст.

— Я не выдам, — быстро сказала Фаина. — Вы, если встретите Настю, скажите, чтоб шла к Капитолине. Скажите, что там её ждут и любят.

Она уже уходила, когда старший догнал её и положил руку на плечо, возвышаясь над ней на полголовы:

— Вы это… деньги заберите.

Он неловко протянул ей зажатый кулак. Она увидела, что у него совсем детское лицо с милой и смущённой улыбкой. Не удержавшись, она по-матерински погладила его по щеке:

— Оставь себе. Вам они нужнее.

Фаина не помнила, как дошла домой. В душе зародилась слабая надежда, что завтра Настя снова придёт в школу и тогда можно будет обнять её и забрать навсегда. А если не придёт? Одна, голодная, оборванная, в большом городе. Сейчас надо взять Глеба и попытаться отыскать Настю по подвалам.

Остановившись на углу Свечного переулка, Фаина в последний раз оглянулась — вдруг дочка идёт позади, и все тревоги в один миг рассыплются от сумасшедшего счастья? В пустом переулке ветер гонял опавшие листья и раскачивал фонари над головой, словно справлял тризну по уходящему лету. Опустошённая и несчастная, она приплелась домой, где в прихожей на вечном приколе сидела соседка баба Глаша и вязала очередной чулок.

Фаина всхлипнула:

— Глеб, Глеб, одевайся, нам надо снова идти на улицу.

Он выглянул из двери, заметил её измученный вид и поцеловал в лоб:

— Надо так надо. Сейчас соберусь. Только покормлю девочек, а то они просят добавки каши.

Он опешил, когда Фаина вдруг закрыла лицо руками и громко зарыдала, вспугнув кота и бабу Глашу. Много лет подряд Фаина будет вскакивать по ночам и в холодном поту бежать к кровати дочери, чтоб проверить, не исчезла ли её вымоленная девочка, а потом стоять рядом, боясь шевельнуться и прислушиваясь к ровному дыханию, от которого на сердце становилось легко и спокойно. Лучшее в жизни всегда достаётся нелегко. Иногда она думала: как мудро, что великое счастье даётся через великие трудности, чтобы душа не успокаивалась, не зарастала мхом, как болотная кочка, а молилась, смеялась и плакала наравне с Ангелами, что осеняют крылами каждого пришедшего в грешный мир.

* * *

Пользуясь высотой потолка, Глеб сделал в комнате второй этаж — там спали девочки, а в нише над сундуком с иконами вскоре поставили колыбель для смешного глазастого Вольки — Владимира Глебовича, как любил величать сына Глеб. Фаина была благодарна мужу за то, что он не делал разницы между детьми, и они одинаково получали от него свою долю любви и строгости. Ожидая Вольку, она взяла расчёт на заводе. Перед увольнением Глеб сказал:

— Я тебя не неволю, но при нынешней власти исключенной из комсомола лучше лишний раз не попадаться на глаза начальству, даже если ты передовик производства. Ты должна беречь себя ради детей: случись что со мной, и ты останешься единственной хранительницей семьи. Понимаешь, ты должна выжить во что бы то ни стало. Пока дети с матерью — они не сироты.

Фаина не могла с ним не согласиться, но каждый день, перед тем как заснуть, повторяла про себя одну и ту же молитву до тех пор, пока не смыкались веки и сон не обрывал течение мыслей.

«Владычице Преблагословенная, возьми под Свой покров семью мою. Всели в сердца супруга моего и чад наших мир, любовь и непрекословие ко всему доброму. Не допусти никого из семьи моей до разлуки и тяжкого расставания…»

Она могла бесконечно смотреть, как Глеб читает детям книжку. Малыш Волька сидит у него на коленях, обе девочки прилепились по бокам. Неярко горит настольная лампа, и все они, её любимые, кажутся осиянными золотым светом, какой проливается сквозь тучи после дождя. В такие минуты время замирало, чтобы затем навёрстывать упущенное со скоростью курьерского поезда, где за окном вместо верстовых столбов пролетают дни, недели и годы, а остановки — те события, которые остаются фотографиями в семейном альбоме.

В тысяча двадцать четвёртом году после смерти Ленина Петроград стал Ленинградом. Фаина так никогда и не сможет привыкнуть к его новому имени.