Многая лета

— Мне ли не ведать, — иронично протянула Капитолина, потому что вспомнила, с какой настырностью Тишка дёргал её за косички. Ещё любил подкараулить в кухне и с диким криком выскочить из-под стола. Один раз она с перепугу разбила стакан с чаем, а потом гонялась за обидчиком по всей квартире и лупила по спине мухобойкой.

Наверное, Тихон тоже подумал о чём-то подобном, потому что протянул руку и легонько дёрнул её за прядку волос. Она шлёпнула его по пальцам и убежала в смятении, слыша, как дробь от её шагов эхом рассыпается по коридору.

— Я всё равно пойду с вами, — крикнул Тихон вдогонку, — потому что я завтра уезжаю!

— Как? — Капитолина остановилась, словно наткнулась на невидимый барьер.

Тихон грустно улыбнулся:

— Обычно. Отбываю в строй. Увольнительная заканчивается.

— Но почему так мало? — невольно вырвалось у Капитолины, но она тотчас взяла себя в руки и приняла независимый вид. — Хорошо, раз ты сегодня последний день, то можешь идти с нами за петушком на палочке.

Хотя на душе стало грустно и пусто, она постаралась беспечно засмеяться, но смех получился ненатуральным и ломким, будто хруст первого снега под ногами.

На прогулке она шла позади всех и наблюдала, как взгляды встречных девушек при виде лётной формы Тихона вспыхивали восторгом и обожанием. Беспечно болтая с Настей, он шёл за руку с Волькой, но всё время оглядывался на неё, и Капитолине приходилось постоянно быть начеку, чтобы вовремя отвести глаза в сторону.

Она силилась понять, почему у Насти получается говорить с Тихоном непосредственно и весело, а у неё нет, и злилась и на себя, и на Тихона, и на окружающих девушек, что бессовестно строят глазки незнакомому курсанту.

Взрыв произошёл вечером, когда вся семья собралась за ужином.

— Папа, иди кушать, — позвала Капитолина. Знала, что ему не нравится лакейское «кушать», но сказала специально, чтоб позлить, словно внутри неё кто-то нашёптывал на ухо мелкие пакости.

Но папа, дорогой папа, умел читать мысли домашних, как открытую книгу. Лёгким движением он перехватил её руку с пустой тарелкой, посмотрел в глаза и тихо произнёс:

— Капелька, что с тобой? Кто тебя обидел?

— Никто!

У Капитолины запрыгали губы и задрожал голос. Да что там голос! Даже нос задрожал. Чтоб не разрыдаться при всех, она стремглав выскочила из комнаты и понеслась во двор к поленнице дров. Ступеньки лентой скользили под ногами в домашних тапочках. Из дверей пахнуло сыростью и холодом. Не обращая внимания на мелкий дождик, она забилась в щель между поленницами и глухо пробормотала:

— Никто, никто меня не обидел. Но почему же мне так плохо?

Капитолина закрыла лицо руками, но внезапно поняла, что не одна, а кто-то стоит рядом. Она узнала бы его, даже не открывая глаз.

— Капа, я хотел тебя спросить, можно мне написать тебе письмо?

Вскинув голову, она охватила взглядом его всего — высокого, рыжеволосого, с нежным румянцем и рассыпанными по щекам брызгами солнца. Тихон робко смотрел на неё и боялся пошевелиться. По верхушкам поленниц гулял ветер. Под его ударами качало ветками одинокое дерево в углу двора. Сбиваясь в стаи, над городом сгущались бурые тучи. То ли от ветра, то ли от туч, то ли от зыбкого закатного света, но Капитолина ощутила, как её душа медленно наполняется радостью, словно свеча разгорается.

Легко вздохнув, она улыбнулась:

— Конечно, пиши. И я тебе писать буду. Обещаю.

Тихон снял китель, бережно накинул ей на плечи и сказал:

— Пойдём домой. Холодно. Ты простудишься, — но с места не сдвинулся.

* * *

Почему в лётной школе учат читать карты, ориентироваться по звёздам, разбираться в двигателе, правильно идти на взлёт и посадку, но не учат такой важной дисциплине, как письма любимым девушкам?

С глубоким вздохом Тихон осмотрел пространство красного уголка с портретами Ленина и Сталина — у них небось не было проблем с письмами — и взглянул на тетрадный лист, которому суждено удостоиться прикосновения пальцев Капитолины. Тихон завидовал этому листку. Даже если он испишет его самым мелким почерком, то бумага всё равно не сможет рассказать о том, что он полюбил её с первого взгляда, ещё на новоселье, когда вслед за кошкой пронёсся по длинному коридору и наткнулся на маленькую девочку в клетчатом платье. Прежде Тишке не доводилось видеть таких красивых девочек, похожих на рождественскую открытку, что висела на стене в их деревенской избе.

Широко раскрытыми глазами она посмотрела на него и нахмурилась:

— Ты кто?

— Я Тишка. Мы теперь станем здесь жить. А ты кто?

Девочка не ответила. Прижала к себе куклу и скрылась за дверью.

Ему потом частенько попадало от матери за то, что он подглядывал за Капитолиной в замочную скважину.

Тихон взял ручку, обмакнул в чернила и положил обратно, не зная, как выразить словами, что с тех самых пор он из кожи лез, чтобы привлечь к себе её внимание: и котом орал, и со шкафа сигал, и с мальчишками дрался под её окнами смертным боем — лишь бы она хоть бровью повела в его сторону, лишь бы улыбнулась.

В Красный уголок вошёл политрук, и Тихон мгновенно встал навытяжку:

— Здравия желаю…

Замполит махнул рукой: