Многая лета

— Кобылкина, вы мне скоро в кошмарах начнёте сниться. Я исчерпал все аргументы, доказывая, что без гражданских специалистов город не выживет, посему спор заканчиваю. До свидания.

Город не выживет без инженера-плановика! Кто придумал подобную глупость? Вылетая из военкомата, Капитолина яростно топнула: нет, миленький военком, не на ту напал. Она хочет воевать и будет!

В целях экономии энергии отопление в заводоуправлении отключили и в помещении стоял ледяной холод. Она поплотнее запахнула фуфайку и прислушалась к канонаде за окном. Кажется, бьют по Васильевскому. Звуки то нарастали, то удалялись, пока внезапно здание не вздрогнуло от удара. Мелкими осколками вдребезги разлетелось стекло.

Капитолину отбросило к шкафу, откуда на голову посыпались папки и ворохи бумаг. В ушах стало горячо, а перед глазами возникло и быстро закрутилось огненное колесо. Она попыталась подняться на ноги, но ничего не получалось. Её кто-то поднял и повёл длинным коридором на улицу, где слышались крики, плач и грохот. Половина здания заводоуправления лежала в руинах.

К ней бросилась санитарка, кажется, Оля:

— Капитолина Васильевна, вы ранены? У вас всё лицо в крови.

Капитолина поднесла руку к щеке, скользнув пальцами по горячей и липкой влаге.

— Ерунда, это стекло разбилось. Помогайте другим.

Оля подала ей скатку бинта и убежала. Несколько человек уже разбирали дымящиеся завалы, выла сирена, лавируя между обломками, медленно пятилась карета скорой помощи.

Капитолина посмотрела на трехэтажную громаду цеха с разбитыми стёклами и вдруг осознала, что цех работает! Согнув спины, женщины сидели за швейными машинками и шили шинели. На уцелевшей стене заводоуправления полоскался изодранный в клочья лозунг: «Всё для фронта! Всё для победы!»

* * *

Через сутки после начала войны Государственный Эрмитаж запах нафталином — им пересыпали драгоценные ковры — и провонял керосином, которым пропитывали бумагу для оборачивания снятых шпалер. Уши забивал стук молотков, скрежет салазок и вальков для перевозки грузов и резкие, похожие на стон восклицания сотрудников, когда очередное бесценное сокровище покидало своё место. Экстренно предстояло подготовить к эвакуации более миллиона экспонатов, и первый эшелон уже стоял под парами к отправке в тыл. Куда — знали только начальник поезда и несколько высокопоставленных лиц. Как позже выяснилось, тару для эвакуации начали готовить задолго до начала войны в условиях строгой секретности, и теперь, словно по мановению волшебной палочки, из музейных закромов появились на свет груды ящиков с маркировками, тонны стружек и километры бумаги.

Капля крови капнула на крышку ящика и расплылась алой вишней. Настя провела пальцем над губой и недовольно поморщилась: опять двадцать пять. Упаковывая экспонаты, она проводила вниз головой уже третьи сутки. Чтобы выпрямиться, пришлось опереться руками о колени. Деревянные ящики, обитые изнутри фанерой и выложенные клеёнкой, стояли повсюду. Осторожным шагом Настя пробралась на единственный свободный пятачок у окна и легла на спину. Кто-то добрый постелил на полу коврик, на котором периодически отлёживались сотрудники, потому что кровь носом шла почти у всех. В блаженной неподвижности руки и ноги мгновенно заныли долгой тягучей болью.

Она чувствовала, как кровь тонкой струйкой стекает по подбородку, но сил пошевелиться и вытереть не хватало — пусть кровотечение само остановится. Первый эшелон с наиболее ценными экспонатами должен отправиться в тыл через два дня. Два дня на то, чтобы упаковать десятки тысяч единиц хранения — золото, фарфор, бесценные картины великих мастеров, которые необходимо сохранить любой ценой. Сквозь полусомкнутые ресницы Настя увидела расплывчатый силуэт Алисы Владимировны Банк — заведующей отделением Византии. Тихим голосом та говорила что-то старику плотнику, а он согласно кивал и с гвоздями во рту одновременно заколачивал ящик.

Потом Настя провалилась в чёрную яму сна без сновидений, но ровно через пятнадцать минут снова поднялась и побрела на рабочее место, успев заметить, как на коврик под окном тяжело рухнул очередной музейщик с носовым кровотечением.

Прежде, когда только поступила на службу в Эрмитаж, она дышать боялась на экспонаты, не то что взять в руки, а теперь спешно рассовывает по ящикам, пересыпает стружкой, заворачивает в папиросную бумагу и подгоняет себя: быстрее, быстрее, быстрее!