Много добра, мало зла. Китайская проза конца XX – начала XXI века

– Не называй меня по имени, назови просто дядей. За всю жизнь ты никогда так не называл меня.

Из глаз парня полились слезы, он упал на колени перед кроватью и запричитал:

– Дядюшка, дядюшка!

Он назвал меня дядей, все-таки назвал. Услышать перед смертью эти слова было для меня настоящим счастьем. Глаза мои медленно закрывались, но я чувствовал, как крепко он сжимает мою ладонь своими сильными теплыми руками. Я знал, что он пытается хоть как-то удержать жизнь в моем коченеющем теле, но он был бессилен сделать это. Никто не в силах избавить человека от смерти, когда она уже пришла. Я постепенно становился невесомым и вскоре, словно порыв ветерка, воспарил куда-то вверх.

Перевод О. П. Родионовой

Дуаньхэ

Оуян Цяньсэнь

Речка Дуаньхэ, Отсеченная, на самом деде никакая не отсеченная и несет воды еще очень долго – сколь долго, никто не знает, главное, путь ей еще неблизкий.

Старик Ма Девятый погрузил шест в синеву вод, нанизывая на него отливающие жемчужным блеском капли, и лодка с полукруглым черным навесом из бамбука заскользила, покачиваясь и рассекая похожие на цветки лотоса облака.

Про название речки ему рассказали в детстве деревенские старики. Повзрослев, он понял, что на самом деле никто ему ничего не рассказывал, он и сам знал почему. Воды реки выходят наружу бурным потоком из расселины в скале у подножия большой горы, эта расселина внушает страх, уж очень напоминает разинутую пасть огромного крокодила. Наверное, река текла во мраке слишком долго, под пологом небес она тут же меняет цвет на небесную синеву. Словно вырвавшись на свободу, прозрачная бирюза потока азартно и весело играет волнами, которые теснятся и обгоняют друг друга. Поток принимает очертания ущелья, а через пять ли[68] на восток вновь скрывается в глубокой пещере у подножия горы, которая тоже похожа на пасть гигантского крокодила. Ущелье это зовется Дуаньгу, от него пошло и название деревеньки Дуаньчжай из нескольких десятков дворов в трех ли от него.

На здешнем наречии «дуаньчжай» звучит, как и «дуаньцзай», – «оставить бездетным», но с выражением «дуаньцзы цзюэсунь», «остаться без потомства», это никак не связано, потому что женщины из Дуаньчжай могли нарожать полный дом детей любому, кто брал их в жены.

Дуаньчжай лежит на востоке карстового плоскогорья, которое простирается на тысячу ли. Здесь, на красноземе, непрерывной чередой встают невысокие холмы, они застыли в веках целой флотилией лодок с поднятыми парусами. Дуаньчжай расположен в самом конце этой флотилии, в трех ли на восток, – высокая гора, ущелье Дуаньгу, глубокая расщелина, по которой течет река, а если пройти по ущелью на восток еще полсотни ли, взору откроется величественная горная цепь Улин. Чего только нет в непроходимых лесах! Но вот уже двести лет, как братья Ма покинули деревню Хэйваньчжай, чтобы обосноваться в этой приютившейся на клочке краснозема деревушке, и вернуться уже не вернулись. Женщины рода Ма могли уходить в дом мужа, равно как Хэйваньчжай могли покидать лишь женщины рода Лун.

В каком колене предков деревню рода Ма стали именовать Дуаньчжай – неведомо. У мужчин рода Ма созвучие этого названия с «дуаньцзай» вызывало панический страх. В результате они с женами производили на свет детей одного за другим, как помешанные.

А краснозем родит скудно. Вокруг все больше оголенная горная порода, а на разбросанных тут и там клочках земли слой краснозема тонкий, и деревца на нем невысокие, расти они хоть тысячу лет. Эти участки земли в несколько десятков му разбросаны по впадинам и извивам гор, и им давно уже не прокормить расплодившийся за несколько поколений род Ма. Вот предки дуаньчжайских и установили за правило: всем после третьего по старшинству в семье жить в Дуаньчжае не позволялось.

Дуаньчжайские давно хотели поменять название деревни, однако ни одно новое не прижилось, и чужаки привычно называли их по-старому. Жители деревушки перестали задумываться над сменой названия еще и для того, чтобы сыновья и внуки, уехавшие в другие края на заработки, могли найти родные места, когда приедут на побывку.

Ма Девятый, единственный из девятых по старшинству, остался жить в деревне по очень простой причине: из старших у него была лишь одна сестра.

Ему шел уже шестой десяток, он сгорбился, морщинистое лицо напоминало торчащий из краснозема валун – обветренный, омытый дождями. Перекрестные узоры от эрозии на нем, похожие на шрамы от меча, могли образоваться не за день-два и не за год-два, они формировались десятилетиями, столетиями, тысячелетиями. Ведь для камня десять тысяч лет – что для человека день, верно?

Под ударами весла разлеталось отражавшееся в воде небо, скользящая вперед лодка рассекала облака. Ма Девятый не улыбался, но из полуоткрытого рта вырвалась пара смешков, через щербины в когда-то белоснежных, а теперь желтовато-черных зубах с шипением вылетал воздух, отчего смешки эти походили на всхлипывания.