Много добра, мало зла. Китайская проза конца XX – начала XXI века

Лао Дао хотел было тоже взяться за нож, но почтенный Фэн не позволил: мол, нож у первого, у второго – ружье, как уговорились, слово не воробей. Делать нечего, пришлось Лао Дао просить принести ему охотничье ружье. Он выменял его на шкуру тигра у англичанина, искавшего здесь месторождения киновари.

Неторопливо подняв ружье, он прицелился в Лао Лана. Лао Дао был первым не только в метании ножей, стрелок он тоже отменный, стоило ему нажать спусковой крючок, и Лао Лан точно покойник.

Перепуганная Мэй До бросилась к Лао Дао, обхватила его за ногу и стала умолять опустить ружье и смилостивиться.

Лао Лан разразился бранью, обозвал ее дрянной бабой, мол, помру, так помру достойно, шла бы ты со своими причитаниями!

Мэй До метнулась к нему и загородила собой со словами: «Если умирать, умрем вместе».

Но Лао Лан пинком отшвырнул ее на землю и заорал: «Подумаешь, умереть! Лао Дао, сукин сын, стреляй, если ты настоящий мужчина, убей меня, я твою женщину взял и пса твоего убил». Ни капли страха у этого Лао Лана, он, как говорится, на смерть смотрел как на возвращение домой.

Лао Дао целился-целился, а потом опустил ружье. «Герой, Лао Лан, сукин ты сын, не боишься смерти, – надменно проговорил он. – А ежели так, мне и убивать тебя унижение одно. Попомни сегодняшний выстрел». И, забрав тело пса, удалился.

Пролетели три года. Лао Лан с Мэй До жили в любви и согласии, у них появились две дочки, а тут Мэй До снова понесла, десятый месяц уже, со дня на день должна родить.

В надежде, что она родит сына, Лао Лан с ног сбился, готовясь.

Он возвращался с охоты в горах, и на полпути ему сообщили добрую весть: родился пухленький сынок. Сам не свой от радости, он бросил добычу и со всех ног припустил домой. У ворот деревни его встретил нацеленный в него ствол ружья. Лао Дао поджидал там уже давно, исполненный прежней надменности. Лао Лан остановился, не зная, что сказать.

Лао Дао тоже молчал. Он потихоньку поднимал ружье, целясь в голову Лао Лана и не сводя с него вытаращенных, как у быка, глаз.

Тень от ружья понемногу удлинялась.

Лицо Лао Лана стало мало-помалу бледнеть, по нему заструился пот, капли повисали на подбородке и застывали под лучами солнца и легким ветерком поблескивающими крупицами соли.

Лао Дао не стрелял, но по-прежнему держал голову Лао Лана на мушке.

В глазах Лао Лана, на казалось бы исполненном твердости лице отразились метания в поиске спасительного выхода. И это не ускользнуло от острого взгляда Лао Дао.

Среди душевных терзаний Лао Лан услышал грохот выстрела, и с небес прямо перед ним упал белый журавль.

Брови Лао Дао взметнулись, он передернул плечами и, прищурив бычьи глаза, заговорил: «Мое ружье не стреляет по тем, кто ходит по земле. Почтенный Фэн, мать его, в ножах не смыслит, не дал ножичком воспользоваться, а то бы я тебя подрезал, сукин сын, недоносок и трус». – И ушел, даже не оглянувшись.

Лао Лан вернулся домой, чтобы глянуть на сына, вышел из ворот навстречу Лао Дао, и грудь его пронзил нож.

Лао Дао устроил ему пышные похороны и решил вырастить его сына, чтобы тот из волчонка стал волком, а потом померяться на ножах и с ним. Сын этот Старшой Лун и был.

Год спустя Лао Дао вместе с Мэй До, ее двумя дочерьми и сыном обосновался в Дуаньчжай.

В двенадцать лет Старшой Лун узнал от словоохотливых стариков в деревне, что Лао Дао ему не родной отец, и получил ответ на давно мучивший его вопрос: почему у двух старших сестер и у него самого фамилия Лун, а у пяти младших сестренок фамилия Ма?

Лао Дао ежедневно со всем тщанием учил Старшого Луна искусству ножа. Когда мальчику исполнилось четырнадцать, он упражнялся в том, чему его обучил Лао Дао, и ненароком выполнил прием, в котором было немало от блистательного мастерства Лао Лана. Он постиг искусство Лао Дао, но в нем проснулся и дух мастера ножевого боя, каким был его отец. Лао Дао глубоко вздохнул, но ничего не сказал.

«Отец», – обратился к нему Старшой Лун.

«Моего клинка тебе не превзойти», – сказал тот.

«Превзойду или нет, приемы-то твои», – ответил мальчик.

«Верно говоришь», – поразмыслив, согласился Лао Дао.

«Отец, – продолжал Старшой Лун, – по матушке мы родственники, но я уже разбираюсь, где добро, где зло. Родной отец родил меня, ты меня вырастил, так что на ножах с тобой состязаться мне никак не с руки».

«Я твоего родного отца убил», – сказал Лао Дао.

«Но твое мастерство тут ни при чем», – возразил мальчик.

«Верно», – согласился, подумав, Лао Дао.

«Вот если бы вы с матушкой родили брата, с ним мы могли бы померяться, когда вырастет».

Лао Дао надолго замолчал, но потом согласился.

Через три дня Старшой Лун вместе с двумя старшими сестрами решил вернуться на землю предков, покинул Дуаньчжай и перебрался в Хэйваньчжай.

Обустроив там сына, Лао Дао вернулся домой. Мэй До с пятью дочерьми сидели за столом и ужинали. Заграбастав женщину одной левой в охапку, он прошел с ней в дальнюю комнату, правой захлопнул дверь, швырнул Мэй До на кровать, набросился на нее и не успокоился, пока не довел до полуобморочного состояния.