Много добра, мало зла. Китайская проза конца XX – начала XXI века

Прошло немало лет, со Старшим Луном он по-прежнему не виделся, да и тот больше ничего не присылал. В округе знали лишь, что Девяточка – рыбак, и хотя он унаследовал родовой дом семьи Ма, никто из дуаньчжайских Ма не признавал в нем сына Лао Дао, своего геройского предка. Не считали его потомком рода и единокровные старшие сестры.

Он ловил рыбу, ее у него всегда кто-то брал, и он не интересовался ничем, кроме рыбной ловли. Не вспоминал и о единокровном старшем брате, которого боялся до смерти. Старшой Лун в эти годы вел себя не как прежде. Раньше всегда что-то да пришлет, даже женщину когда-то прислал. А раз ничего не присылает, ослаб и страх перед ним.

В месяц по-прежнему удавалось поймать около десяти цзиней рыбы, серебром покупатели больше не платили, иногда предлагали серебряные даяны, иногда еду. Ма Девятый много лет уже не приходил в старый дом, а вернувшись однажды, услышал женскую речь. Так перепугался, что больше и не возвращался, счел за лучшее оставаться на реке. Во сне к нему на лодку не раз забиралась мокрая женщина, всякий раз оставляя его в приятном удивлении. Из-за этого тем более не хотелось возвращаться в Дуаньчжай. Во время бдений на реке он много думал о ней, но женщина не приходила. За весь год только и явилась пару раз.

Так как домой он не возвращался, старый дом перестали считать его домом. Он прослышал, что приходившая навестить его Ма Гоува, с которой он играл в детстве, говорила, мол, Старшой Лун старый дом продал и накупил оружия, собирается вступить в смертельную схватку с какими-то красными бандитами[76]. В чью пользу в конечном счете решилась эта схватка, Ма Девятый не знал, спрос на рыбу по-прежнему был, деньги и продукты, которые оставляли покупатели, позволяли кормиться. Давно хотелось попробовать, какова рыба на вкус, но тайком оставить себе хоть одну он не решался.

Когда ему исполнилось тридцать четыре, такой случай представился. На берегу появились несколько человек в серых полотняных шапках с винтовками за спиной и стали спрашивать дорогу. Он удивленно уставился на них: надо же, на серых шапках пятиугольная штуковина из красного кумача, пощупал – не снимается. Не сердятся на него, смотрят дружелюбно. И он, глядя на них, похахатывает внутри, словно смеется, но без тени улыбки на лице. Дорогу вот спрашивают, а он и не знает, как и куда. Рыба – да, есть, но и только. Тут они принялись эту рыбу варить, и он впервые увидел, как она трепыхается в котелке. А когда перестала трепыхаться, когда вода закипела, стали подниматься и опускаться пузыри, в нос Ма Девятого проник нежный аромат. Рот тут же наполнился слюной, он старательно сглатывал ее, но чтобы есть рыбу – такое даже в голову не пришло. Как его ни звали, так он к ней и не притронулся и случаем не воспользовался.

Уходя, они оставили ему серебряный даян.

Проходил за годом год, а ежедневный улов оставался прежним – лишь с десяток цзиней.

В осень, когда ему стукнуло сорок, явился человек с винтовкой и спросил, верно ли, что он – Ма Девятый. Ма молча кивнул, в изумлении глядя на желтую шапку, на которой красовалась восьмиугольная голубая с белым звезда[77]. Потрогал – стальная. Но обладатель шапки хлопнул его по руке: «Спятил что ли?» А потом неохотно вручил пятьдесят серебряных даянов. Ма перепугался и не хотел принимать деньги, но пришелец нетерпеливо выругался: «Мое дело подневольное – хочу не хочу. Начальник сказал: утаишь хоть монету, не сносить тебе головы». Продолжая сыпать ругательствами, он вскочил на коня и ускакал.

Спустя месяц явился еще один. Он привел тридцатилетнюю женщину, а еще вручил две сотни даянов. Женщина купила дом в Дуаньчжай и два му земли. Там они и зажили.

Через год она родила сына и назвала его Ма Лаода – Ма Старшой. Ма Девятый все так же пропадал по ночам. Когда пора было ложиться спать, не приходил, а когда никто уже не спал, возвращался. В отличие от прежней женщины, эта никогда его не упрекала, она вообще ни по какому поводу не позволяла себе упрекать его, мол, не по ней жить с ним в неудовольствии, и уже когда они жили вместе, говорила, что их жизнь ее устраивает. Подход у нее был такой: приходишь – не прогоню, не вернешься – кричать «вернись!» не стану. Она и о Старшом Луне не находила причин заговаривать, словно не знала или делала вид, что не знает о его безжалостном старшем брате. Казалось, ей известно, чем кончила прежняя женщина Девяточки.

Год за годом, месяц за месяцем пролетели десять лет. Ма по-прежнему ловил рыбу. Приходившие за рыбой денег уже не платили, да он в них, по сути, и не нуждался: еда была всегда. Сначала ее приносила его женщина, потом несколько лет – старуха-вдова из деревни, которую та подрядила, а последние годы – сынок Ма Старшой.