- Любой испуг запросто можно передать, - возразил режиссер. - Но вообще-то хватит молоть всякий вздор. Еще немного, и вы пуститесь рассказывать, как от страха выпустили газы, а я, к вашему сведению, устал от подобных вещей.
- Нет, обошлось, мне сказали, что это наши союзники и бояться нечего...
- А я говорю, что хватит. Кстати! Вы заметили, что эти люди в папахах выглядят персонажами оперетты? Но в моем театре нет необходимого для обеспечения оперетты оркестра, поэтому предлагаю водевиль. А любой водевиль граничит с необозримыми и неисчислимыми возможностями. Не надо думать, что он скуден. Водевиль, например, как дело естественное и логически обоснованное покажет вам, что Наполеон одержал очередную великую победу, а сам дрожал при этом, как осиновый лист, и, ловя падающий с головы шлем, бился, как выброшенная на лед рыба.
- Но в таком случае речь идет не о водевиле, а о профанации.
- Вы так думаете? - Матюков снисходительно усмехнулся. - Я думаю иначе. Но в любом случае хорошо, что вы пришли, а то ведь я уже думал искать вас, поскольку возникли причины. Но вы явились собственной персоной, и этого более чем достаточно. А теперь выслушайте меня. С полной неожиданностью вскрылись совершенно новые обстоятельства. В прошлый раз я имел неосторожность высказаться о небезызвестном Павлове как о погибшем и отправившемся в лучший мир, и это было неправильно, поскольку Павлов жив и здоров.
- А Валечка? - закричал Острецов.
- Про Валечку ничего не знаю, - отмахнулся Матюков. - Не все же опираться на слухи, скверно это, согласитесь, дурно попахивает. Я в прошлый раз почему сказал о гибели Павлова? - слухи такие были. Вот и попал пальцем в небо. Верь после этого людям! Разве можно кому-то верить? Взять хотя бы человека с говорящей фамилией Сердцеведов... слыхали о таком? Нет? Зря! Выдающаяся личность. И фамилия у него не фамилия, если по-прежнему мыслить и считать его Сердцеведовым, а псевдоним, причем, согласитесь, весьма надуманный, вызывающий улыбку и отчасти внушающий подозрение, что человек, придумавший себе подобный псевдоним, не может не быть слегка дотошным и изрядно навязчивым. А он и в самом деле навязчив, говорю это вам как режиссер театра, где его знают как облупленного. Было время, когда я втихомолку называл его Псевдонимовым и посвященные смеялись от души...
Острецов наконец задергался, застучал копытцами в снежок, аккуратно покрывающий аллею.
- Да что мне какой-то Сердцеведов! Мне Валечка нужна!
- А вы в мое положение войдите! - разъярился как будто и режиссер. - Разве могло мне хоть на мгновение прийти в голову, что это ваш легендарный и, если выразиться положа руку на сердце, пресловутый, согласитесь, совершенно пресловутый Павлов, что он нынче не Павлов вовсе, а Сердцеведов и что он уже драматург, чьими пьесами я усердно занимаюсь в своем театре?
- Короче! Хватит! Обойдитесь, наконец, без всех этих виньеток, без словесных завитушек, давайте без излишеств, прошу вас... ведите меня напрямую к Павлову или кто он там теперь есть!