Многоцветные времена [Авторский сборник]

«Я не могу спать по ночам. Паршивая гостиница, клопы, духота. Раскроешь окно на ночь — влетают какие-то птицы. Я сначала испугался. Только слегка забылся, был в полудремоте, очнулся от близкого шороха. Сидит на спинке кровати и качается. Большая, серая. Я ударил рукой, закричал. Взлетела и села на шкаф. Зажег свет — нетопырь, когти как наманикюренные, рот кровавой полоской. Черт знает что! Взял палку, выгнал одного — другой нетопырь висит у окна на занавеске. Спать не дают. Каждую ночь прилетают. Окон раскрыть нельзя. Серые, кладбищенские какие-то уроды… Ну ладно, бросим о них. Давай выпьем!»

Мы выпили и тоже бросили об пол стаканы… Мы продолжали разговор. Я сказал, что собираюсь в Армению.

«Замечательная страна — Армения, — сказал он, — там поэтов много. Я тоже как-нибудь попаду в те края. Вернешься из Эривани — расскажи, как там».

Я вернулся в Тбилиси, но уже не застал Есенина в Грузии. Он уехал, кажется, в Баку… Не помню. И вот его нет, а мы в Армении. Какой ветер…

Ветер свирепствовал. Мы пили водку и закусывали черствым хлебом.

— Надо идти, — сказал я. — Почему мы вспомнили здесь Есенина? Вишап и озеро! Здесь пахнет вечностью! Здесь только и появляться подходящим воспоминаниям. Но, говоря без иронии, эти места сами по себе большая поэзия, — ты чувствуешь? Очень жаль, что Есенин сейчас не с нами и не может их видеть. Вольф, ты должен написать о нем все, что ты помнишь. И питерское и московское, все подряд. Есенин — это вечное, как это озеро, это небо. Вспомни все…

— Я пишу уже книгу только о нем. Я хочу назвать ее «Право на песнь». Но посвящу ее не Сергею…

— А кому?

— Кажется, Лермонтов сказал, что женщины лучше мужчин. Я посвящу ее наилучшему и единственному другу Есенина Гале, Галине Артуровне Бенславской. Ты ее, конечно, знал?

— Конечно, знал. Она была необычайная женщина, и ты прав. И хорошо, что перед лицом этого высокого неба рядом с Есениным мы называем ее имя.

— Они оба живут в моей памяти, и я ничего не могу сделать другого, как рассказать о них в скромной книге, рассказать правду…

— Ты знаешь, Вольф, уж если мы здесь, в пустыне, предались воспоминаниям, то я тебе быстро расскажу об одном странном ощущении, которое я испытал и о котором никогда никому не говорил. Когда Есенин уже лежал в гробу перед отправкой в Москву, был момент, когда в комнате оставались только близкие. Всего нас было несколько человек. И пришли два странных молчаливых мужчины, с какими-то ведрами и кистями. Я сначала не понял, что они будут делать. Оказалось, что пришли снимать с покойного маску. Я много слышал о такого рода операциях, но никогда при них не присутствовал. И, скажу тебе, этого не надо видеть. Когда стала ложиться тяжелая серая масса на лицо Есенина и оно постепенно исчезало под этой массой, все стали смотреть куда-то в сторону. Казалось, что так и останется серый бугор вместо прекрасных черт человеческого лица. В комнате стояла такая тишина, будто в ней никого не было. И только когда я снова увидел лицо Есенина, освобожденное от серой массы, я вздохнул с каким-то облегченным сердцем. Не кажется тебе, что все, что навалилось на его память такой гороподобной серой массой, исчезнет и останется навсегда прекрасное лицо, над которым не властно время? Вон, смотри, чудо-рыба, этот вишап. Стоит, тысячелетия прошли, царства исчезли с лица земли, а ему хоть бы что! Камень! Но поэзия-то посильнее камня! Пошли, брат! Отдых кончился, а то смотри, как бы сюда опять не пришла гроза…

Далеко за нами все-таки грохотало. Полосы тумана покрывали окрестности. И мы пошли по тусклому простору, тяжело ступая уверенными ногами пешеходов, натренированных на длинные расстояния по сильно пересеченной местности. В суровой живописности этих мест, в одинокой фигуре забытого вишапа было так много от древних легенд, что казалось, сейчас мы набредем на человека, страждущего и обессиленного и, как добрые современные самаритяне, окажем ему посильную помощь.

Или наоборот, из-за скал к нам выедет всадник в непонятном одеянии и спросит нас на давно исчезнувшем языке, кто мы такие и куда держим путь. А сам окажется каким-нибудь нахараром или азатом[10] времен Тиграна или Трдата.

Все может случиться в этой стране камня и безмолвия. Туман не догонял нас. Он возник как-то сбоку и закрыл, как занавесом, небо и землю.

— Посмотри налево, Вольф, и скажи, что это такое.

Вольф только сказал: черт возьми, вот это да! Потому что больше ему нечего было сказать. Он сначала никак не мог сообразить, что же он видит.

В тумане, возвышаясь над нами, как великий призрак, закутанный в пепельную мантию, поражая своими размерами, еще увеличенными туманом, подымался исполинский патриарх гор — Арарат.