Читаем Многоцветные времена [Авторский сборник] полностью

Мы вошли тихими шагами в улицу такого селения, которое мог увидеть и Александр Сергеевич Пушкин по дороге в Арзрум. Справа и слева, едва возвышаясь над землей, виднелись глиняные крыши и стены подземного сооружения, подобного тому, какое мы видели в Чубухлы на северном берегу Севана. Пирамиды из кизяка темнели между этими скромными жилищами. Ступы и корыта лежали рядом с входом в подземный дом. У домов, как солдаты над окопами, стояли женщины. Дети держались за юбки матерей. И те и другие смотрели на нас, как будто мы были привидения, слепленные из пыли и глины, от которых можно ожидать всего, раз они являются к людям в такой неурочный час.

Мы шли под тревожными, любопытными взглядами, сами не зная куда, еще слабо надеясь, что за этим убогим видом нас ошеломит огненная стена роскошного отеля.

Но, кроме десятка этих подземных жилищ, больше не было ничего. Мы остановились. К нам приблизились самые храбрые и самые любопытные.

Мы спросили:

— Что это за селение?

Все дружно сказали в ответ:

— Это Тазакенд!

— А есть рядом другой Тазакенд?

Человек, понимавший по-русски очень немного, все-таки понял и сказал:

— Энгер! Тазакенд! — Он обвел рукой скромные жилища. — Тазакенд тут!

— Выходит, это и есть Тазакенд? — растерянно сказал Вольф.

— С чем тебя и поздравляю! Не думай спрашивать, где здесь курорт и ресторан с люля-кебабом…

— Идешь откуда? — спросил старожил.

— Нор-Баязет!

— Нор-Баязет, — повторили все вокруг.

Женщины покачали головами, сказали:

— Вай-вай, Нор-Баязет!

Мы оглядывались, ища выход из положения. Я увидел, что в конце улицы возвышается какое-то сооружение, очень похожее на палатку. И мы направились туда. Жители решили, что живущие в палатке — наши знакомые и что мы будем там ночевать. Они вернулись к своим делам, а мы прошли последние подземные дворцы и вышли на самый конец селения.

Действительно, прямо на обрыве стояла палатку типичного экспедиционного образца. Недалеко от нее лежала груда старых бревен и досок. Мы приблизились к палатке. Вход в нее был закрыт. Из палатки доносился какой-то смутный говор, ворчание, кто-то, видимо, отчитывал кого-то, потому что по временам один голос хрипло повышался. По-видимому, сосед по палатке молча выслушивал гневный рык.

Дождавшись, когда наступило молчание, мы приоткрыли полу палатки. В палатке на кошме сидел огромный пес типичного кавказского образца и с любопытством всматривался в нас. Больше никого в палатке не было. Мы еще не успели рассмотреть внутренность палатки, как, открыв львиную пасть, пес так взревел, что мы мигом очутились рядом с бревнами, ожидая немедленных враждебных действий. Но пес, видимо, решил, что он не должен покидать своего поста, и не бросился за нами.

— Остается, — сказал удрученно Вольф, — спать на этих бревнах…

— Нет, — сказал я, — на этих бревнах мы будем только дремать. И вот почему. Хозяин палатки должен прийти. Это или геолог, или какой другой искатель, и он вернется в палатку спать. Вот если он не вернется, тогда дело другое. Главное, мы в Тазакенде…

К полуночи, при бледной луне, пришел хозяин. Это действительно оказался геолог. Он вернулся с гор, из-под перевала. Мы сидели на кошме, и пес Джихан лежал в стороне и мирно посапывал. Мы выпили горячего какао по огромной кружке, бросив в нее десять кусков сахару, и вышли перед сном из палатки. Издали, с перевала, долетал глухой рокот грозы, там блестели далекие молнии.

— Туман лег на неделю, — сказал геолог, — вам повезло…

Так как геолог был вполне земным человеком, не похожим на нашего дьявола в городском костюме, то его можно было спрашивать совершенно безопасно. И мы спросили:

— Далеко ли до Гехарда?

— До Гехарда? — ответил он. — Спите, а рано утром я вам покажу тропу на Гехард. Здесь почти рядом.

— Неужели это дьявол номер два? — спросил шепотом Вольф.

— Меня тоже кое-что смущает, но у фаустовского Мефистофеля все-таки был черный пудель, а тут старая кавказская овчарка. Меня смущает другое, и об этом я скажу тебе завтра утром…

Утро было никак не похоже на вчерашнее. И шли мы как будто по совсем иной стране. Не было уже ощущения пустыни. И хотя вокруг нас были каменные склоны, но легкая тропинка, убегающая вниз, уводила в гостеприимные, земные края.

Геолог прошел с нами несколько шагов по тропинке и сказал:

— Идите все вниз по ней и придете в Гехард.

Старый армянин, стоя над нами, сказал вслед по-армянски:

— Згуш кацек! (Будьте осторожны!)

И мы помахали ему на прощание.

— Что значит: будьте осторожны? — спросил Вольф. — Подумаешь, невидаль, мы кое-что похлестче видели. О чем ты хотел сказать мне утром?

— Понимаешь, — сказал я, — над самым Гехардом, если смотреть снизу, большие и довольно крутые базальтовые скалы. Как мы попадем на них, сейчас не знаю. Я только помню, что они снизу, от речки, выглядели довольно внушительными… Вот, пожалуй, почему наш армянский друг сказал об осторожности.

И мы почти побежали по тропе. Путь оказался все же не таким коротким.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Сибирь
Сибирь

На французском языке Sibérie, а на русском — Сибирь. Это название небольшого монгольского царства, уничтоженного русскими после победы в 1552 году Ивана Грозного над татарами Казани. Символ и начало завоевания и колонизации Сибири, длившейся веками. Географически расположенная в Азии, Сибирь принадлежит Европе по своей истории и цивилизации. Европа не кончается на Урале.Я рассказываю об этом день за днём, а перед моими глазами простираются леса, покинутые деревни, большие реки, города-гиганты и монументальные вокзалы.Весна неожиданно проявляется на трассе бывших ГУЛАГов. И Транссибирский экспресс толкает Европу перед собой на протяжении 10 тысяч километров и 9 часовых поясов. «Сибирь! Сибирь!» — выстукивают колёса.

Анна Васильевна Присяжная , Георгий Мокеевич Марков , Даниэль Сальнав , Марина Ивановна Цветаева , Марина Цветаева

Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Стихи и поэзия / Поэзия / Поэзия
Тонкий профиль
Тонкий профиль

«Тонкий профиль» — повесть, родившаяся в результате многолетних наблюдений писателя за жизнью большого уральского завода. Герои книги — люди труда, славные представители наших трубопрокатчиков.Повесть остросюжетна. За конфликтом производственным стоит конфликт нравственный. Что правильнее — внести лишь небольшие изменения в технологию и за счет них добиться временных успехов или, преодолев трудности, реконструировать цехи и надолго выйти на рубеж передовых? Этот вопрос оказывается краеугольным для определения позиций героев повести. На нем проверяются их характеры, устремления, нравственные начала.Книга строго документальна в своей основе. Композиция повествования потребовала лишь некоторого хронологического смещения событий, а острые жизненные конфликты — замены нескольких фамилий на вымышленные.

Анатолий Михайлович Медников

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза
Тропою испытаний. Смерть меня подождет
Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Григорий Анисимович Федосеев (1899–1968) писал о дальневосточных краях, прилегающих к Охотскому морю, с полным знанием дела: он сам много лет работал там в геодезических экспедициях, постепенно заполнявших белые пятна на карте Советского Союза. Среди опасностей и испытаний, которыми богата судьба путешественника-исследователя, особенно ярко проявляются характеры людей. В тайге или заболоченной тундре нельзя работать и жить вполсилы — суровая природа не прощает ошибок и слабостей. Одним из наиболее обаятельных персонажей Федосеева стал Улукиткан («бельчонок» в переводе с эвенкийского) — Семен Григорьевич Трифонов. Старик не раз сопровождал геодезистов в качестве проводника, учил понимать и чувствовать природу, ведь «мать дает жизнь, годы — мудрость». Писатель на страницах своих книг щедро делится этой вековой, выстраданной мудростью северян. В книгу вошли самые известные произведения писателя: «Тропою испытаний», «Смерть меня подождет», «Злой дух Ямбуя» и «Последний костер».

Григорий Анисимович Федосеев

Приключения / Путешествия и география / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза