Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

В околонаучной среде возрождение гуннской теории можно датировать 1995 г., когда ветеринар Дориян Александров возродил «Болгарскую орду». Новая «орда» вобрала в себя весьма разношерстную компанию, в которой нет историков, зато много общественных деятелей, журналистов, врачей и представителей прочих профессий, объединенных правыми, а зачастую и крайне правыми взглядами. Главный тезис ассоциации заключается в том, что ведется скрытый «геноцид» нации посредством заговора политической элиты и внешних «глобалистических» сил. «Ордынцы» полагают себя патриотической организацией, которая защищает болгарские национальные интересы и, в частности, древнюю болгарскую историю, путем борьбы с фальсификацией. Основы исторической концепции состоят в том, что происхождение протоболгар является автохтонным, фракийцы были более цивилизованными, чем древние греки, славянская составляющая сегодняшнего болгарского этноса отсутствует, а среди сегодняшних болгар существует генетическая однородность. Свои идеи «Болгарская орда» распространяет посредством СМИ и собственной периодики, в частности вестника политической партии ультраправого толка «Атака»[1217].

Резюмируя, можно сказать, что появление новых представлений о теории этногенеза или же обращение к уже известным, но по разным причинам забытым образам, — явление, напрямую связанное с кризисом самоидентичности. В условиях глобальной политической трансформации обращение к прошлому становится важнейшим, если не единственным, способом доказать собственную уникальность и исконность. И где, как не в прошлом, точнее в его ретрансляции, искать объяснение ошибок современности? Если прошлая политическая парадигма оказалась несостоятельной, то вполне очевидным объяснением кажется факт, что политическая элита искажала/скрывала некую сакральную истину, необходимую для триумфа/возрождения/успешного развития нации. И вполне очевидно, что в подобных условиях необходимо обратиться к сюжетам, выходящим за рамки академической науки. Подобные метания мы видим на примере гуннской теории в Болгарии. Вполне очевидно, что подобное можно сравнить со спорами норманистов и антинорманистов в России, с дискуссиями по поводу готской теории в Хорватии и т. д.

Выход подобных научных дискуссий за рамки академической среды неизбежен в силу политизации темы этногенеза и мобилизации протоистории для решения проблем современности. Однако нам представляется, что научное сообщество должно бороться с подобными проявлениями, дабы избежать полной утраты контроля над дискурсом в пользу представителей околонаучной и ненаучной среды.

«Македонское царство»: спор о праве на средневековую историю между Республикой Северная Македония и Болгарией [1218]

Получение государственности в 1990-х гг. стало причиной того, что интеллектуальные и политические элиты стран бывшей Югославии стали стремиться легитимизировать свои претензии на национальный суверенитет путем обращения к славному историческому прошлому, формирующему национальную историю.

Однако далеко не всегда или, скорее, практически никогда, если мы говорим о Балканах, это обращение к прошлому не дается просто. И хотя насыщенная история народов Юго-Восточной Европы полна войн и конфликтов, великих правителей, героев, государств и даже названий не хватает на всех. И в особенно сложном положении оказываются страны, получившие государственность позже других. Им приходиться доказывать свое право на историческое наследие как внутри страны (формируя национальную мифологию), так и за ее пределами (легитимизируя свое право на существование). Непросто также и «старожилам», которые внезапно оказываются в ситуации, когда то, что они считали своим славным прошлым, внезапно становиться объектом претензии новых государств. Хрестоматийным примером, отражающим позицию таких «старожилов», можно считать слова известного греческого историка Е. Кофоса в отношении притязаний македонцев на античное наследие, которое греки испокон веков полагали своим: «Это, как если бы грабитель пришел в мой дом и украл мои самые драгоценные камни — мою историю, мою культуру, мою идентичность»[1219].