Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

С конца XVI в. мы все чаще встречаем свидетельства активного интереса к древнерусской истории, что выливается в создание легенд и фантастических интеллектуальных конструкций. Например, в 1574 г. оршанский староста Филон Кмита, сетуя на военное лихолетье, писал: «Бо прийдет час, коли будет надобно Илии Муравленина и Соловья Будимировича, прийдет час, коли будет служб наших потреба!»[281] Таким образом он призывал на помощь героев легенд древнерусского времени, причем в первом из них можно увидеть образ знаменитого киевского богатыря Ильи Муромца (в данном случае – Муравленина). В конце XVI в. католический епископ Киева Иосиф Верещинский записал легенду, будто бы в центре Киева до сих пор находятся в развалинах «…два стольных кремля… принадлежавших двум родным братьям, Кию и Щеку. Они и теперь стоят еще пустыми, окруженные огромными земляными валами. Один из этих двух пустых кремлей захватывает такое пространство, какое – краковские стены со своим замком»[282]. Причем «кремль Щека» оказывается базой и местом жительства для… киевских евреев. В 1594 г. посол императора Священной Римской империи Эрих Лассота был в Киеве, где иностранцу показывали местные достопримечательности: место в Софийском соборе, где в старину находилось зеркало, позволявшее видеть на несколько сот миль; комнату, где князь Владимир приказал заживо замуровать одну из своих жен; светлицу Владимира, где он заседал с боярами; могилу богатыря Eliae Morowlina, видимо, все того же Ильи Муромца и т. д.[283]

Причуды исторического воображения в этих примерах очевидны, но для нас важно, что в XVI в. начинают интересоваться древнерусским прошлым, пусть даже оно представлено в форме подобных легенд. Отсюда был шаг до его использования в медиевальном стиле, но сделан он будет в последующие столетия.

Глава II Русский стихийный медиевализм XVII–XVIII веков

Каждому бо вем потребная есть речь о своей Отчизне знати и иншим пытаючим сказати. Бо своего рода незнаючих людей за глупых почитают.

Феодосий Сафонович

Замещение династического мифа этатистским в XVII веке

В 1598 г. династия Рюриковичей на российском престоле прервалась. После недолгого царствования Бориса Годунова и Василия Шуйского на престоле воцарился Михаил Романов, опиравшийся на авторитет своего отца Федора Никитича Романова, в монашестве Филарета, вскоре ставшего патриархом. В первое годы правления Михаила Федоровича, как ни странно, наблюдается развитие династической идеи. Отдаленное родство с последним представителем старой династии царем Федором Ивановичем, мать которого Анастасия Романовна была двоюродной бабкой Михаилу Федоровичу, дало царю Михаилу возможность заявить о себе как о законном наследнике московских Рюриковичей. В жалованной грамоте Спасо-Преображенской Иннокентиевой Комельской пустыни 1623 г. он называл Ивана IV дедом, а царя Федора Ивановича – дядей[284]. Так же Михаил Федорович называл царя Федора Ивановича и в жалованной обельно-несудимой грамоте властям тихвинского Успенского монастыря 1621 г.[285]

Однако со временем стало очевидно, что использовать модель династической монархии, как бы обстоятельно она ни была разработана, Романовым невыгодно. Слишком явным было несоответствие декларируемого единства династии тому, что происходило в реальности. Для всякого мало-мальски осведомленного человека было очевидно, что династии Рюриковичей и Романовых – это не одно и то же.

В 1640-х гг. российские власти, светские и церковные, вошли в сношения с православными иерархами украинских земель. За поддержкой к российскому царю и московскому патриарху обратился киевский митрополит Петр Могила, пытавшийся возродить в Киеве память о некогда сильном православном государстве – Киевской Руси. Соответственно, в обращении Петра Могилы к царю Алексею Михайловичу адресат фигурирует как потомок киевского князя Владимира, и это не было констатацией генеалогического факта[286]. И для Петра Могилы, и для читателей его послания в Москве само собой разумелось, что родство московского царя с киевским князем – не более чем символ преемственности государственных отношений.