Здесь оказались соединены предания о новгородской колонизации местных земель с бродячим сюжетом, зафиксированным Геродотом[311]
. Характерно, что Герберштейна в России XVII в. знали, на его сочинение имеется ссылка в одном из списков Хронографа. Каменевич-Рвовский, который, как показывают исследования последних лет, производил самостоятельные разыскания в области исторических источников для своих сочинений[312]. Он воспользовался легендой, приведенной Герберштейном, но, по своему обыкновению, развил ее и дополнил. В результате в сочинении Каменевича-Рвовского появилось описание чуть ли не гражданской войны знатных новгородцев и их холопов.Историки XX в., некритически воспринимая историческое повествование Каменевича-Рвовского, доверяли его рассказу о «холопьей войне», видя в ней отражение реальных фактов древнейшей истории Руси[313]
. Однако перед нами – характерный для периода «предмедиевализма» в России XVII в. опыт конструирования древнейшей истории по образцу европейских исторических сочинений раннего Нового времени.Рост интереса к древнерусскому прошлому в русинских землях Речи Посполитой в XVII веке
В польский сарматский миф XVII в. русинские (украинские) шляхтичи внесли специфику, связанную прежде всего с этнокультурной идентичностью. Сарматские идеалы воспринимались скорее как идеалы этические, поведенческие,
Ключевыми фигурами здесь оказывались древнерусские князья-святые, связанные с распространением православия: Ольга, Владимир Креститель, Борис и Глеб, старцы-чудотворцы Киево-Печерского монастыря. Происходило и прямое «изобретение истории». А. П. Толочко показал, что именно в XVII в. монахами Никольского монастыря была сочинена легенда, что их монастырь основан на месте Никольской церкви – первого христианского храма в древнем Киеве, поставленного на могиле легендарного князя Аскольда[317]
. Данный сюжет можно квалифицировать как один из примеров стихийного медиевализма: для возвышения монастыря в XVII столетии создается легенда, где ему приписывается могила одного из первых киевских князей, по некоторым свидетельствам – одного из первых князей-христиан, да еще и территория самого раннего христианского храма в городе.Украинский историк приводит и другие примеры присвоения в XVII в. киевской исторической топографии смыслов, апеллирующих к средневековым сюжетам: местность Выдубичи стала ассоциироваться с рассказом о низвержении дубового идола Перуна, Хрещатицкий ручей стал считаться местом крещения Владимиром своих детей, урочище Чертово Беремище около Михайловского монастыря названо тем самым местом, где волокли идол Перуна, чтобы скинуть в Днепр[318]
.В. И. Ульяновский приводит примеры формирования в XVII столетии «мест памяти» и из самого Днепра как места Крещения, и из Киева как центра Древней Руси[319]
. Образ Киева в этом столетии совсем не соответствовал его статусу регионального центра, а опирался на историческую память о былом величии: «Знайте, что Киев у нас на Руси значит столько же, как древний Рим для первых христиан» (ренессансный поэт Себастиан Кленович)[320]. В 1638 г. вышла «Тератургима» Афанасия Кальнофойского, которая содержала подробную карту Киева и окрестностей с указанием памятных мест[321]. Это первый такой опыт на территории Восточной Европы.Показательно, что тогда же, в XVII в., создаются подделки документов, выдающие фальсификаты за памятники древнерусского периода (например, в 1658–1674 гг. создается поддельная грамота Андрея Боголюбского Киево-Печерской лавре)[322]
. Сочиняются биографии: например, в Слуцком синодике 1684 г. говорится о якобы имевшем место крещении великого князя литовского Ольгерда под именем Дмитрий[323]. Так языческих князей превращали в православных.