Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

В последующих главах мы покажем, что с момента своего возникновения в эпоху романтического национализма медиевализм стал интеллектуальным и имагологическим инструментом в споре о выборе Россией своего исторического пути. Истоки этой его функции мы видим в XVII в. Собственно, она проявилась еще до раскола, ее зарождение можно увидеть в деятельности кружка «ревнителей благочестия» в середине столетия: «Ревнители благочестия с неодобрением смотрели на быстро растущую секуляризацию русской культуры и были настроены против новых веяний, приходящих с Запада. Эти священники верили в утопическую идею “Москвы – Третьего Рима” и в то, что Россия – последнее независимое православное государство – предназначена Богом для сохранения “подлинной православной христианской веры”»[357]. Здесь мы видим, как образ Святой Руси прямо отождествлялся с древнерусским благочестием, которое противопоставляется вестернизации как альтернативному курсу развития России. Позже очень похожие мотивы мы увидим в спорах славянофилов и западников, разных идеологов национального и патриотического толка с их либеральными оппонентами.

Русские дворянские генеалогии как форма стихийного медиевализма

По наблюдению М. Е. Бычковой, переломный момент в развитии русской дворянской генеалогии наступает во второй половине XVI в.[358] Вызвано это было двумя факторами. Во-первых, меняется ситуация внутри социального слоя знати: после 1550-х гг. ограничивается местничество, которое раньше определяло служилые назначения и статус дворянина. Суть местничества заключалась в том, что назначение на должность зависело от постов, которые занимали предки. Если предок служил воеводой полка правой руки, то потомка не могли поставить на должность ниже. Теперь же во многие походы воевод назначают «без мест», как государь укажет. Следовательно, аристократия начинает нуждаться в каком-то дополнительном обосновании своего статуса и своей значимости.

К тому же в результате ликвидации к середине XVI в. удельной системы, различных потрясений и пертурбаций этого столетия (вспомним печально знаменитую опричнину с ее «перебором людишек») в составе русского дворянства происходили большие изменения. Одни фамилии возвышались, другие умалялись и вовсе исчезали. Это также порождало потребность в генеалогическом обосновании своего нового статуса.

Вторым фактором, способствовавшим развитию родословных легенд со второй половины XVI в., стало оформление в 1540-х гг. главной генеалогической легенды, легенды правящей династии. В «Сказании о князьях Владимирских» было обосновано происхождение Рюриковичей от Пруса, родственника императора Великого Рима Октавиана Августа. Тем самым, по М. Е. Бычковой, был задан образец, идеал «правильной» генеалогии[359]. Род должен происходить от знаменитых людей древности, при этом «выезжих», то есть добровольно пришедших на Русь, избравших ее своей новой родиной. Поскольку сохранилось мало подлинных сведений о подобных предках, по выражению С. Б. Веселовского, «утраченное для потомков прошлое заменялось излюбленными легендами о выездах»[360]. Заметим, что «выезд», приезд из другой страны и поступление на русскую службу был распространенным способом пополнения и формирования русского дворянства[361]. В Посольском приказе в XVI в. была специальная «Выезжая книга», где записывались выезды на русскую службу[362]. Другое дело, что достоверные сведения об этом явлении поздние, относятся к XV–XVII вв., но это не значит, что выездов не было раньше.

Точное время появления многих родословных росписей русского дворянства нам не известно, но несомненна резкая интенсификация этого процесса во второй половине XVI в. Как отметил С. Б. Веселовский, сведения, относящиеся к эпохе до XIV столетия, в своем большинстве фантастичны (кроме родословия Ратши, которое обоснованно выводится с XIII в.); а вот с XV в. многие боярские генеалогии вполне достоверны. Ученый объясняет это тем, что при их составлении дворянство основывалось прежде всего на вкладных записях в монастырях и монастырских синодиках, то есть восстанавливало историю своего рода на документальной основе[363].