Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

Для того чтобы все это разграничить, расписать, правильно расставить акценты и внедрить в общество правильный взгляд на вещи, был нужен историк. Проблема Петра и его окружения, которое и вырабатывало данный идеологический канон, была в том, что они очень плохо знали русскую историю. Летописи не могли удовлетворить данного запроса, нужен был нарратив нового времени. При Петре несколько раз предпринимались попытки написать историю России по монаршему заказу – и все они не удовлетворили государя («История» Ф. П. Поликарпова-Орлова и др.)[406]. Царь никак не мог вычитать в них того, что хотел. Недаром именно при Петре предпринимаются первые шаги по поиску русских древностей[407]: государь понимал необходимость обретения научного знания о прошлом, вот только знания этого еще не было.

Отсюда – избирательность и фрагментарность медиевальных сюжетов, используемых в государственной исторической политике. Для более широкого их привлечения имперским идеологам не хватало компетентности. Списать, заимствовать было не у кого. Политические и культурные идеалы при Петре больше апеллировали к европейской рецепции Античности, нежели к своему, отечественному Средневековью. Античность можно было заимствовать у европейцев, а для познания своей истории еще не родился Карамзин.

При Петре медиевализм не смог стать принципиальной составляющей политического дискурса, формировавшегося прежде всего на основе европейской рецепции античной культуры. По словам Р. Уортмана, «принятие Петром Великим титула императора привело к отождествлению России с языческим Римом, а монарха – с образом военного вождя-триумфатора… Свои модели монархического правления Петр нашел не в самом Риме, а в представлениях о Риме, дошедших до него с Запада. Россия познакомилась с Римом через посредство Европы, а потом присвоила классические символы в качестве знаков своего собственного западничества»[408]. Иными словами, мобилизовывалась европейская Античность, а не русское Средневековье[409]. Допетровское прошлое при этом представлялось не просто «темными веками», но черной дырой, о содержимом которой было весьма смутное представление. Как заметил Д. А. Сдвижков, «если Запад определяется в этот момент по отношению к “Средневековью” как к своему “другому”, то в России время определяется по отношению к Западу… новый век России – не новый по сравнению с предыдущими “средними”, а в сравнении с не-историей, с историческим небытием»[410]. В этом смысле Петр – несостоявшийся медиевалист.

Парадокс заключается в том, что именно Петр Великий оказал колоссальное влияние на возникновение российского медиевализма. Мы согласны с Ю. В. Стенником, что петровские преобразования спровоцировали в русской общественной мысли обращение к медиевализму в последующие десятилетия[411] и обусловили его отечественную специфику, отличную от балканского, чешского, польского и т. д. медиевализма. Только это было связано не с исторической политикой Петра I, а с рефлексией на Петровские реформы в последующие годы. Иными словами, эпоха первого российского императора дала богатую пищу для размышлений и споров о путях развития страны, и эта общественная дискуссия была продолжена в русле уже известного нам вектора, намеченного идеологами старообрядчества: старина vs новизна; отечественная традиция vs заимствованные у Запада реформы. Вот тут требовалась «мобилизация прошлого» как аргумент в полемике, и Петр своей деятельностью придал новый толчок спорам о том, «что такое Россия и куда ей идти» – спорам, постепенно приобретавшим перманентный характер.

В петровской исторической политике медиевальные образы привлекались точечно, зато если уж к ним обращались, то масштабно. В предисловии к «Морскому регламенту» 1720 г. Петр делает исторический экскурс, очень характерный для него и его эпохи: «Хотя всем есть известно, что о монархии Российской и ея початии, и что далее деда князя Владимира правдивой истории не имеем, но оставя сие историкам, возвратимся к состоянию». Владимир для Петра важен Крещением Руси, но ошибка его («яму к падению учинил») была в том, что он разделил земли Руси между двенадцатью сыновьями. «Варвары, видя сию махину разсыпанную, тако начали обезпокоивать, что едва не всю под свою область привели». И только Иван III исправил «Владимирово вредное дело», прогнав бусурман и объединив страну под монаршим скипетром.