Мода и гении: Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой

К 7 ноября Красная площадь должна быть готова. Сценарий такой. Столица в празднично-траурном убранстве. Венки, лозунги, плакатная живопись. Трибуны в кумачовых полотнищах. Оркестр возвещает начало парада. Маршируют войска, гудит авиация, затем идут штатские (рабочие, химики, инженеры) и за ними — члены IV съезда. Ленин открывает цементную доску «в память погибших за мир и братство народов» и, поднявшись на трибуну, кричит победную речь.

Почти все так. Почти все сделано. Анненков дико устал, едва держался на ногах — он не спал целых две недели! Так он написал в «Дневниках моих встреч», предаваясь, конечно, милому мемуарному хвастовству. И в них же упомянул об истинно героическом поступке. Несмотря на дефицит материалов, он умыкнул из-под самого носа Наркомата имуществ несколько аршинов кумачовой ткани. Радовался как юнец — будет подруге отличное платье. Но в последний момент (как бывает в хорошо придуманных историях) ему позвонил сам Николай Подвойский, член Реввоенсовета. Диспозиция меняется, срочно нужны дополнительные трибуны для десятка, нет, для сотни членов правительства и других официальных лиц. «Товарищ Анненков, быстрее, полагаемся на вас, не забудем», — и гудки в телефонной трубке.

Делать нечего, Анненков бежит с рабочими и саперами в беспробудную мерзлую ночь — строить тумбы, подмостки. Кумачовой ткани не хватает. Художник скрепя сердце выстеливает перед трибуной и на ступенях тот самый прибереженный красный текстиль. В 9 часов утра, пишет Анненков, «Ленин зашагал по несбывшимся платьям подруги». Живописная картина, кровавый апокалипсис — мода под полусапожками вождя, платья обернулись лужами крови. Кажется, вся история придумана именно для этого красочного мемуарного эффекта, для этой последней впечатляющей фразы.

Ведь не было «десятков портных, шьющих многие тысячи аршин», упомянутых Юрием Павловичем. Да и самих тысяч аршин не было. Подтверждает это переписка между Управлением московскими народными дворцами и наркомом имуществ. Они учитывали каждый метр ткани и канатов. К примеру, 4 октября Управление сообщает Наркомату, что оно может выделить для проведения празднования 5 тысяч аршин красного сукна для украшения Кремля, но «сукно должно быть использовано в полном виде и возвращено в кладовые в полной сохранности». Контроль был жесткий, времена жестокие, положение Анненкова шаткое. Вряд ли бы он, такой осторожный и предупредительный, рисковал карь­ерой и жизнью ради нескольких аршин материи «для подруги».

Но картина, им нарисованная, зрелищна. Ботинки вождя, топчущие «несбывшиеся платья», — превосходная метафора. Одна из лучших в литературном творчестве Юрия Павловича.

КОСТЮМЕР ПЕТРОГРАДА

«Москва была самой большой ведеттой, которую я одевал», — писал мастер и, конечно, лукавил. Что такое тысячи аршин красного сукна против десяти тысяч петроградских статистов и сцены размером с Дворцовую площадь? Москва была старлеткой, Петроград — настоящей, немного уставшей звездой, требовательной и дорогой. Петроград не прощал ошибок. Юрий Павлович это знал. И пытался не делать ошибок, работая в искусстве площадной пропаганды. Этот вид творчества тогда, в голодное лютое время военного коммунизма, был единственной разрешенной отдушиной. Анненков бессовестно кайфовал — от масштабов, огней и красок, от своего высокого положения и подчиненных ему масс, которых можно было превратить в гайки и винтики подвижного футуристического представления.

Именно таким было массовое шоу «Взятие Зимнего дворца», представленное 7 ноября 1920 года. Главным режиссером назначили Николая Евреинова. Ассистентами были Николай Петров, Александр Кугель, Константин Державин, а также композитор Дмитрий Темкин. Музыку написал Гуго Варлих. Юрия Анненкова выбрали главным художником.

Николай Евреинов не видел революции — в октябре 1917-го он был почти на самой границе Российской империи, на Кавказе, ласковом, безмятежном и спасительном. О событиях знал в пересказах идеологически подкованных участников, а также из газет. И было сложно понять, кто из них врал больше.

Впрочем, Евреинова не интересовала историческая правда. Его интересовала правда ритма. Революция — это ритм: речь вождей, речь орудий, шумное движение масс. Революция — это рожденный ритмом организм. Организм был рожден на Дворцовой.

У арки Главного штаба соорудили «белую» (справа) и «красную» (слева) трибуны — два сообщающихся сосуда, соединенные мостом-веной. Массы статистов — кровь организма, ритмично меняющие политическую окраску и свое положение на сцене. Организм существует, пока идет борьба — политическая (слова, жесты) и военная (стрельба, рукопашная). Евреинов был первым художником, представившим революцию в образе живого агрессивного существа, созданного не горсткой политиков, а ритмом народных масс.