Мода как культурный перевод. Знаки, образы, нарративы

У моды есть тенденция представлять этическое и интимное измерение, и она отвечает потребности в гармоничных ощущениях, не противоречащих принципам устройства человеческого общества. Мода обладает двойной природой: с одной стороны, она маркирует контактные зоны между одеждой и телом, пробуждая чувства (Fiorani 2004). С другой – помещает индивидуальное тело в рамки социального, задает для чувств и порывов рамки, диктуемые хорошим вкусом и здравым смыслом. Поэтому верно, что здравый смысл заставляет искать «краткого пути». В условиях, когда денег на покупку одежды и аксессуаров остается меньше, рождается идея «дешевой» одежды, подобно тому как есть дешевые туры и дешевая мебель. Но вместе с тем эта идея сопряжена с желанием получить гарантию надежности, когда речь идет о «легкомысленных» покупках, таких как одежда и обувь. Так рождается итальянская идея доступной, но не однодневной роскоши, качественной и долговечной. Эта тенденция противостоит тому, что можно назвать «икеафикацией» повседневного потребления. Хотя неологизм подразумевает демократические представления об общедоступности стильных и дизайнерских изделий, за ним также стоит глобальная организация работы, в рамках которой пользующиеся спросом предметы, товары или услуги производятся и оказываются, но вопрос, кто, где и как этим занимается, зачастую не ставится.

Поэтому в последнее время «неповторимость» все чаще понимают по-новому. Это не роскошь и не очередной каприз, а стремление приспособить одежду и вещи в целом к самым индивидуальным и интимным особенностям своего тела и добиться таким образом хорошего самочувствия, а также глубоких и гармоничных отношений между одеждой и органами чувств. Обновленный бренд «Сделано в Италии» сегодня идет по среднему пути между глобальной стандартизацией и индивидуальной персонализацией. Мода подразумевает стремление отличаться, а не получить чье-то одобрение, и в той мере, в какой это возможно, она строится на желаниях, склонностях и индивидуальных предпочтениях, а не на подражании другим членам той же социальной группы или господствующей элите.

Особенно интересны отношения моды со временем. Например, сегодня она опирается на такие практики, как переработка, повторное использование, цитирование, переосмысление функций разных объектов, материалов и предметов одежды. В период экономического подъема наблюдалась тенденция выбрасывать вещи, в том числе одежду и аксессуары, раньше, чем они полностью отслужат свой срок, – как только они казались эстетически устаревшими. Сегодня же происходит символическое «спасение» «потерянной вещи» (Dorfles 1962). Данный процесс типичен для моды в целом, но относится ли это к итальянской моде? В итальянской культуре моды, как и в культуре дизайна, он присутствует в качестве обязательного условия, хотя часто принимает вид неосознанной, но глубоко укоренившейся тенденции по-новому использовать вещи, пусть износившиеся, однако еще не полностью исчерпавшие себя в материальном и символическом плане. Выскажу предположение, что этот аспект итальянского характера связан с символической ролью руин, прежде всего археологических, столь лелеемых bel paese24. Что касается «руины» как философского и эстетического понятия, я опираюсь в данном случае на Беньямина, сравнивавшего руины с аллегориями. «В царстве мысли аллегория то же, что в царстве вещей – руины», – заметил Беньямин в «Происхождении немецкой барочной драмы» (Ursprung des deutschen Trauerspiels; Беньямин 2002: 185). Если барочная аллегория изображала «гиппократово лицо» истории «как окаменевший доисторический ландшафт» (Там же: 171), то в современную эпоху аллегории «обозначают то, что товары сделали из человеческих ощущений» (Benjamin 1999: 413), а потому они «рассеивают иллюзию целостности, создаваемую всем существующим порядком» (Ibid.: 133). Вернув к жизни руины, отходы и изношенные знаки-товары, можно обратить вспять процесс, в силу которого те же товары становятся фетишами, и вернуться к телесному, человеческому измерению вещей и взаимодействию с ними.

Роскошь и этика