Модернисты и бунтари. Бэкон, Фрейд, Хокни и Лондонская школа

Постепенно с пейзажей Пасмора стали пропадать видимые объекты. Небо и вода исчезали, словно туман над Темзой, кусты превращались в массу точек, как стая скворцов или рой пчел, а голые ветки – в сетку линий. «На меня стал влиять пуантилизм, и эти поздние изображения реки полуабстрактны, – вспоминал Пасмор. – Они вели к абстрактному искусству».

Сады в Хаммерсмите № 2 (1949) было одним из последних изображений окружающего мира, которое сделал Пасмор (по крайней мере, как он сам говорил). Уже в 1948 году у него состоялась выставка абстрактных картин, и еще одна – в 1949 году. В маленьком мире искусства это «обращение» стало почти таким же драматичным, как переправка в Советский Союз двух шпионов, Гая Бёрджесса и Дональда Маклина, двумя годами позже, в 1951 году.

Виктор Пасмор

Сады в Хаммерсмите № 2

1949

Глава 4. Дух в массе. Политехнический институт Боро

Реальность – ненадежная концепция, потому что она не отделена от нас. Реальность в наших головах.

Дэвид Хокни. 2016

Объективная истина – видимое нами – неуловима: с одной стороны, мы все видим одну и ту же вещь, с другой – мы все постигаем ее неодинаково, сквозь фильтры наших эмоций и воспоминаний. Это объясняет страдания Колдстрима и его последователей при попытках измерить и представить то, что реально находилось перед ними. Одна из проблем, как отметил Хокни, состоит в том, что глаз связан с мозгом, и поэтому данные, прошедшие через оптический нерв к мозгу, интерпретируются очень по-разному. Таким образом, способов видения мира столько, сколько существует людей. То, что мы видим, окрашено памятью и чувством. Несомненно, Фрэнсис Бэкон видел не так, как Уильям Колдстрим или Виктор Пасмор. Все художники с сильной индивидуальностью видят по-разному, как и все люди с определенными интересами: они замечают определенные явления, улавливают информацию особого вида, который подходит их собственной визуальной вселенной.

В предвоенные годы в скромном уголке Южного Лондона работала не менее харизматичная личность, чем Бэкон. Это был Дэвид Бомберг, который преподавал рисование с натуры – два дневных и два вечерних класса в неделю – в Политехническом институте Боро на Боро-роуд, неподалеку от района Элефант-энд-Касл. Занятия Бомберга, по словам Фрэнка Ауэрбаха, который начал посещать их в январе 1948 года, были «крайне непопулярны». Но Ауэрбах говорит: «[Я был] счастлив, что учусь у Бомберга: это был человек, которого стоило слушать, глубокий мыслитель. Мои установки в какой-то мере сложились под влиянием Бомберга, как это бывает в молодости».

Леон Коссоф, который стал ходить на вечерние занятия Бомберга несколькими годами позже, в 1950 году – когда ему было около двадцати пяти, – тоже считал, что этот опыт определил его будущее:

Хотя я занимался живописью бо́льшую часть жизни, именно благодаря контактам с Бомбергом я ощутил, что в самом деле могу работать художником. Прийти на занятия Бомберга было всё равно что вернуться домой[51].

Уроки, которые Коссоф извлек из занятий с Бомбергом, были не только эстетическими, но и духовными:

То, что Дэвид сделал для меня, было гораздо важней любой техники, какой он мог меня научить. Он дал мне возможность ощутить, что́ я могу. Я пришел к нему, нисколько не веря в себя, а он отнесся к моей работе с уважением[52].

Дэвид Бомберг

Автопортрет

1931

Другой студент, ходивший на эти малопосещаемые занятия, Деннис Креффилд, вспоминает, что Бомберг внушал молодым – будущим художникам, искавшим собственный путь, – ощущение своего призвания. Как он говорит, Бомберг «положил руку мне на плечо [и] сказал: "Ты художник"».

Креффилд также высказался о том, как Бомберг передавал чувство значимости живописи, ее нравственную ценность и ее несомненную трудность:

Было что-то необычное в том, как он любил живопись: он действительно считал ее самой важной вещью в мире. Вот как он говорил: ваша огромная привилегия – то, что вы вовлечены в неимоверно значимую деятельность. Живопись – самое важное, чем может заняться человек. Он ставил живопись в центр истории.