Модернисты и бунтари. Бэкон, Фрейд, Хокни и Лондонская школа

Хилтон, родившийся в 1911 году, начал даже позже, чем Бэкон, сделав первые шаги как художник лишь в сорокалетнем возраста. В тридцатые годы и в конце сороковых он либо занимался в художественной школе, подолгу живя в Париже и Берлине, либо выполнял разные случайные работы. Он пытался заниматься изготовлением рам, был школьным учителем, работал на телефонной станции, где пригодился его беглый французский, и сильно зависел от заработков жены, преподававшей игру на скрипке. Во время войны он сражался в десантных войсках и, как говорилось выше, провел три года в лагере для военнопленных в Силезии. Он был высокомерен, красноречив и очень много пил. В 1951 году в глазах мира он выглядел совершенным неудачником. Но он стал писать абстрактные картины удивительной силы. Под влиянием современных ему французских художников он работал в манере, описывая ее следующим образом: «Род так называемой нефигуративной живописи, в которой линии и цвета летают в иллюзорном пространстве»[88]. Затем, познакомившись в Нидерландах с работами Пита Мондриана, он начал рисовать более четкие и смелые вещи.

Искусство и идеи Хилтона – больше, чем чьи-либо еще, – привлекли внимание Джиллиан Эйрс, несмотря на то что в разговоре он мог быть раздражающе агрессивным. Ужасный опыт войны и годы безвестности – плюс большое количество алкоголя – сделали его капризным и вздорным. Она вспоминает:

Он был ужасно щедрым и милым бо́льшую часть времени, но мог быть убийственно грубым. Я не раз говорила, что он, если захочет, вынет твой костный мозг из позвоночника. Хилтон много говорил, и ты понимал, что совершенно невежественен. Вот характерная для него фраза: «Ты ничего не знаешь». Разговоры были хороши, хотя искусство вперемежку со многим другим напоминало французский соус, но многое прояснялось.

Одним из замечаний, которые приводили Эйрс в замешательство, было утверждение Хилтона, что она не может быть художником, поскольку у нее нет пениса. Некоторые соображения Хилтона относительно живописи были необычайно радикальными для Лондона начала пятидесятых. Он говорил, вспоминает Эйрс, «о формах, слетающих с холста и присоединяющихся к людям в пространстве». Примерно тогда же он определял свои работы как «создающие пространство» механизмы, сущность которых в том, «чтобы ощущать себя скорее снаружи, чем внутри картины»[89].

Его тезис был полной противоположностью стандартному представлению о живописи, создающей воображаемое пространство за холстом. Хилтон предлагал обратное: картина может выдвинуть свое содержимое в реальный окружающий мир. Конечно, барочный потолок или мощная фреска, как, например, Страшный суд Микеланджело, создают это впечатление: кажется, воздух наполнен trompe-l’œil[90] святыми и ангелами. Но то, что предлагал Хилтон, соответствовало выбору, который Колдстрим изложил в письме за двадцать лет до этого: если ты отказываешься от мысли изобразить мир, то приходишь к созданию объекта, «того, над чем можно работать, как столяр над стулом».

Роджер Хилтон

Август 1953 (красный, охра, черный и белый)

1953

Эйрс выделяет один фрагмент в декларации Хилтона: тот, где он размышляет, сможет ли абстрактная живопись изменить мир. Может ли художник с помощью кистей и красок создать корабль, «способный переместить не только его самого к некоему берегу будущего, но и, с помощью других, целую флотилию, что в конечном счете можно рассматривать как продвижение человечества вперед»[91]? Подобные вопросы звучали тогда постоянно (даже если, оглядываясь назад, можно совершенно четко ответить «нет»). В воздухе мастерских, галерей и пабов Лондона носились самые разнообразные идеи. Эйрс говорит: «Это было не так, как у американцев, которые, сбившись в кучу, хотели создать Великое Искусство. Не думаю, чтобы люди в Англии вели себя подобным образом. Я, во всяком случае, не общалась с такими людьми. Они говорили о некоем пути, и вам мог понравиться этот путь». Хилтон в то время умел завладевать вниманием публики, другим таким оратором был Уильям Скотт. Но целого течения не сложилось, пусть даже такого распыленного и разделенного, как те, что существовали в Париже.