Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Верный своему отвращению к политическим теориям, Дьюи настаивал на том, что Советский Союз следует понимать не с точки зрения политики, а с точки зрения техники. Идеологическая жесткость марксизма, писал Дьюи, имеет меньшее значение, чем «экспериментальный фактор – гибкий, жизнеспособный, творческий» [Дьюи 2000: 267]. К началу 1930-х годов, когда он все больше увлекался советским планированием в экономической сфере и за ее пределами, Дьюи применил эту точку зрения к более широкому спектру советской деятельности. Мощно поддерживая централизованное планирование и общественный контроль – здесь его стиль больше походил на технократа Веблена, чем на педагога, – Дьюи утверждал следующее: «Для нас важна не эта [советская] политическая обстановка и не ее коммунистический контекст, а то, что посредством использования всех имеющихся ресурсов знаний и экспертов предпринимается попытка организованного социального планирования и контроля» [Dewey 1981–1990, 6: 60–61]. Советские методы можно отделить от их конкретных политических обстоятельств и применить к самым разным обществам.

Дьюи настаивал на том, что советское образование и планирование можно анализировать независимо от коммунистической политики, но он утверждал, что советская социальная организация зависела от русского национального характера. Эта точка зрения проявилась в его первых работах о Советском Союзе, в которых он применил к советской ситуации свою версию культурного релятивизма. Например, Дьюи описал, каким образом советские школы полагались на идеологическую обработку больше американских. Это было приемлемо, потому что это «соответствовало условиям жизни страны». В предисловии к книге, написанной журналистом Морисом Хиндусом, Дьюи отверг идею о том, что советский коммунизм применим универсально, вместо этого указав на «полностью русский характер этого переворота институтов». Такие потрясения, писал Дьюи (что вполне согласовывалось с высказываниями Чейза), могут быть необходимы в отсталых обществах, таких как Россия, с ее «сравнительно простой социальной структурой» и ее идеями, заимствованными из «восточного мира». Но такой насильственной революции нет места в «модернизированном обществе», таком как Соединенные Штаты; она может привести к «хаосу» или даже «кровавой бане»[362]. Оценка Дьюи самобытности России включала универсальные экономические термины – особенно отсталость, – а также черты русского характера.

Каунтс решил дилемму Дьюи – найти баланс между универсальностью советского опыта и влиянием специфической русской культуры и характера – в ходе своих поездок в СССР. В 1929 году, пытаясь шире изучить этот вопрос, Каунтс отправился в грандиозное автомобильное турне по Советскому Союзу. Возможно, длительные поездки дали ему больше возможностей обдумать теории Дьюи. Так или иначе, тесная связь его идей с идеями Дьюи об образовании в современном обществе становится все более очевидной в его последующих работах. Считая подъем индустриализма центральным фактом XX века, Каунтс восхищался большевиками за их «борьбу с некоторыми из наиболее фундаментальных проблем индустриальной цивилизации». Пытаясь «поднять» Россию «до современного мира», советские лидеры оказались вынуждены столкнуться с основными проблемами индустриального общества, но у них были беспрецедентные возможности сделать это посредством сознательного проектирования, а не случайного приспособления [Counts 1931b: XI, 17].

Основные проблемы, стоявшие на пути модернизации в СССР, были связаны с нынешними возможностями его населения. Сельские жители в своем состоянии культурной отсталости не были готовы к индустриальному обществу. Каунтс перечислял недостатки русских крестьян: они были пассивны и чрезмерно почтительны, не желали отстаивать даже свои собственные интересы. У них не было чувства времени, что препятствовало любым попыткам привить им трудовую дисциплину [Counts 1931b: 122; Counts 1932: 211; Counts 1930a: 144, 194–195, 95]. Каунтс также ссылался на другую давнюю характеристику: русские стихийны и инстинктивны, а не цивилизованны и рациональны. Подобно тому как американские эксперты использовали такие характеристики для оправдания военного вмешательства в Гражданскую войну в России, Каунтс и его коллеги в 1930-х годах применили понятие инстинктивного поведения русских к советской кампании по коллективизации. Доводы Каунтса нашли отклик у других. Специалист по педагогике Томас Вуди пришел к выводу, что сопротивление крестьян коллективизации не принимало форму «продуманных возражений», а было результатом «“чувства”, что это неправильно» [Woody 1932: 315]. Русские, как дети природы, были неспособны принимать рациональные решения.