Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Посол Буллит, стремившийся установить хорошие отношения как с восточноевропейским отделом, так и с советскими официальными лицами, вскоре попросил Кеннана, который в то время жил в Риге, заняться организацией американского посольства в Москве. Кеннан давно мечтал посетить Россию, страну, которой он посвятил предыдущие пять лет обучения. И на исходе 1933 года у него наконец появился шанс. Позже он вспоминал волнение, охватившее его при первом въезде на советскую территорию. Не в силах заснуть, он занялся тем, что счищал лед с окон поезда и взволнованно вглядывался в темноту. Его рассказ о приезде принял форму восторженного восклицания:

Россия, Россия – немытая, отсталая, привлекательная Россия, так стыдящаяся своей отсталости, так по-восточному решившая скрыть ее от нас хитрым обманом, такая чувствительная и такая подозрительная перед лицом злого цивилизованного запада. Я всегда буду помнить тебя – лукаво, трогательно, но с бо́льшим криком и смятением – закачивающую горячую воду в наш спальный вагон в морозной темноте декабрьского утра, чтобы мы не знали, чтобы мы никогда не поняли, в какую примитивную страну мы попали[523].

В этой истории о своем приезде Кеннан с типичной ему элегантностью и лаконичностью изложил свои взгляды на Советский Союз: отсталый и примитивный, восточный и обманчивый – но в то же время привлекательный и трогательный.

Когда Кеннан прибыл в Москву в качестве авангарда официального американского присутствия, сеть контактов среди американцев быстро расширилась, охватив персонал посольства. В первые три недели своего пребывания в СССР Кеннан познакомился с американскими журналистами Ральфом Барнсом, Уильямом Генри Чемберлином и Уолтером Дюранти, а также с Брюсом Хоппером из Гарварда. Кеннан с энтузиазмом отметил, что журналисты, в том числе Юджин Лайонс и Уильям Стоунман, «все прошли в России большой путь и жили самой естественной жизнью», какую он мог встретить «в истинной богеме». Пятничные чаепития, организованные Уильямом Генри и Соней Чемберлин, стали еще одной возможностью для журналистов и дипломатов обсудить свои впечатления. Журналисты также часто посещали мероприятия посольства[524].

К тому времени, когда в начале 1934 года начало функционировать американское посольство в Москве, голод пошел на убыль. Оттого, что непосредственный кризис прошел, жить едва ли стало «веселей»[525], как заявил Сталин группе рабочих в 1935 году. Дефицит все так же сохранялся в крупных городах, в сельской местности и в недавно возникших промышленных поселениях на Урале. В одном дипломатическом отчете за 1934 год упоминалась «ситуация, очень похожая на голод», которая поразила советскую сельскую местность в прошлом году[526]. В другом отчете, от Лоя Хендерсона из Москвы, который уклонился от любых вопросов о продовольственном кризисе, отмечалось, что с момента создания посольства в Москве положения голода не было. Хендерсон почти точно скопировал описание последствий голода у Дюранти: хотя голода как такового не было, «здоровье многих людей [было] серьезно подорвано» нехваткой продовольствия[527]. Строгость профессиональной дипломатии, которая поощряла знания о других странах, но резко ограничивала применение этих знаний, препятствовала более прямым действиям. Что бы ни знали американские дипломаты о положении дел в СССР, публично они хранили молчание.