Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

В течение зимы 1932–1933 годов Госдепартамент оставался хорошо информирован об углубляющемся сельскохозяйственном кризисе в Советском Союзе. И все же подобные опасения казались все более неуместными в публичных дискуссиях об американской политике в отношении Советского Союза. Уверенная победа на выборах Франклина Делано Рузвельта над президентом Гербертом Гувером в ноябре 1932 года полностью изменила характер дебатов о Советском Союзе. Еще до своей инаугурации в марте 1933 года избранный президент решительно выразил надежду положить конец шестнадцатилетней политике официального непризнания. Рузвельт попросил двух советников, Генри Моргентау и Уильяма Буллита, изучить (как он выразился в заявлении в ходе своей кампании) «различные аспекты вопроса» признания. Выбор этих двух советников, каждый из которых выступал в пользу дипломатических отношений, свидетельствует как о том, к чему склонялся Рузвельт, так и о его логике. Моргентау, только недавно назначенный главой Администрации кредитования фермеров (англ. Farm Credit Administration), исследовал возможности расширения советско-американской торговли. Буллит, журналист, служивший эмиссаром большевиков в 1919 году, долго лоббировал признание из экономических соображений. Геополитические соображения также сыграли свою роль, поскольку Рузвельт выразил озабоченность японским вторжением в Маньчжурию в 1931 году; Советский Союз, простирающийся до Тихого океана (и граничащий с Маньчжурией), мог бы помочь остановить японскую экспансию. Обращаясь за советом к личным знакомым, президент проигнорировал экспертов Госдепартамента по России и их сдержанность в отношении признания[520].

Когда летом 1933 года Белый дом наконец призвал восточноевропейский отдел оценить перспективы признания, это подразумевало, что переговоры о признании начнутся в ближайшее время. Келли в своем ответе, что неудивительно, подчеркнул препятствия на пути к признанию. Без предварительного установления «взаимного понимания», писал Келли, «официальные отношения <…> неизбежно приведут к трениям и вражде». Он указал на три основные проблемы, которые могут вызвать такую вражду. Самой важной из них для него было беспокойство по поводу «революционной деятельности коммунистического мира». Нарушая представления Келли о приемлемой дипломатической практике, советские официальные лица открыто вмешивались во внутренние дела других стран через Коммунистический интернационал и местные коммунистические партии. Экономические вопросы также сыграли свою роль; Келли выделил проблему советских долгов западным правительствам и предприятиям. Долги Временного правительства, от которых советский режим отказался, составили почти 300 миллионов долларов, в то время как конфискация имущества при военном коммунизме, как утверждал Келли, добавила еще 330 миллионов долларов. Хотя большинство западноевропейских правительств прекращали платить американским банкам, они по крайней мере признали существование долгов. И последнее: Келли выразил свою озабоченность по поводу различий в правовых и экономических системах двух стран. Государственная монополия на внешнюю торговлю, например, исключала предоставление СССР привилегированного торгового статуса. И «широкая концепция шпионажа» СССР вполне может подвергнуть опасности приезжающих туда американцев[521]. Верный диктату дипломатии, Келли не упоминал о внутренних обстоятельствах в Советском Союзе, за исключением тех случаев, когда они могли повлиять на официальные отношения. Таким образом, продовольственный кризис остался незамеченным. В любом случае пророческим предупреждениям Келли о проблемах советской дипломатии досталось мало внимания со стороны сотрудников Белого дома, которые уже намеревались признать Советский Союз.

В ноябре 1933 года, через 16 лет после прихода большевиков к власти и через год после избрания Рузвельта президентом, министр иностранных дел СССР Литвинов прибыл на переговоры в Вашингтон. Несмотря на отчаянные усилия Госдепартамента уклониться от признания путем утечки подозрений в подрывной советской деятельности на Кубе, 17 ноября Литвинов и Рузвельт обменялись нотами признания. Президент назначил Буллита первым американским послом в Советском Союзе [Maddux 1980, ch. 2; Bowers 1966: 542–554]. Мнение профессиональных дипломатов, пожалуй, лучше всего резюмируется тем, как журнал «American Foreign Service Journal» осветил это признание. Эта история была помещена в малозаметный раздел, озаглавленный «Новости Вашингтона», после захватывающего отчета о страховании имущества и воспоминаний отставного дипломата[522]. Торжество со стороны Госдепартамента по случаю признания было, мягко говоря, невелико.