Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Дискуссии о революционной России среди американских экспертов также породили идею о том, что низшие классы этой страны были «стихийными». Представление о том, что ими движут неясные и неизменные природные силы, означало, что они не могли реагировать на призывы к разуму или интеллекту. Эдвард Олсворт Росс, например, часто высказывал предположение, что крестьян невозможно остановить или даже направить какой-либо рациональной силой. Как одного из отцов-основателей американской социологии Росса привлек к России интерес к двум взаимосвязанным явлениям: социальному контролю и расовым различиям. В авторитетной книге Росса «Социальный контроль» описаны структуры (от религии до образования и права), которые удерживали общества от раскола в моменты ключевых перемен. Теория Росса охватывала североевропейскую культуру с ее предполагаемой индивидуалистической и рациональной ориентацией. Но как другие расовые группы отреагируют на кардинальные изменения? Росс приступил к изучению России с некоторым скептицизмом; в его работах о славянских иммигрантах в Соединенных Штатах упоминались их «мягкий и уступчивый» характер, меланхолия и фатализм. И все же Россия в 1917 году предоставила, по словам Росса, «самый богатый опыт, возможный для социолога», со времен Французской революции[169]. После безуспешных попыток присоединиться к миссии Рута в качестве наблюдателя Росс отправился в Россию летом 1917 года при спонсорской поддержке Крейна.

Многие из докладов Росса о России появились в печати, а другие Крейн передал президенту Вильсону, который был одним из бывших профессоров Росса[170]. В этих отчетах, в основном сочувственных по отношению к большевикам, Росс описывал крестьянство как природную силу; он сравнивал крестьянские протесты с «потоком расплавленной лавы», образующим «величественный и ужасающий социальный феномен, такой же стихийный <…>, как приливная волна» [Ross 1918b: 763; Ross 1921: V–VI]. Сэмюэль Харпер использовал аналогичный язык для объяснения возрастающей анархии 1918 года. Происходящее в России, писал он, было «вспышкой стихийных сил», которая захлестнула всех действующих лиц, включая большевиков[171]. Эрнест Пул, который раньше симпатизировал русским крестьянам, объединил свое представление о крестьянском мистицизме с напоминанием об их стихийной природе. Его книга «Темный народ» имела целью раскрыть «глубокие, бурлящие силы» в деревне [Poole 1918: X, 171, 226]. Даже те, кто возлагал на русских крестьян или большевиков большие надежды, использовали такую же логику, как и некоторые из самых яростных американских критиков нового режима.

Лучшая иллюстрация взаимосвязи между негативными чертами русских и политикой в России – меморандум Уильяма Чапина Хантингтона, торгового атташе в Петрограде и давнего друга Сэмюэля Харпера. Его подробный отчет от ноября 1918 года получил широкое распространение как в государственных, так и в частных кругах, затем оказался на столе президента Вильсона и в конечном итоге попал в прессу. Он представлял собой перечень почти всех критических замечаний относительно русского национального характера. Русские крестьяне, писал Хантингтон, представляли собой «человеческую природу во всей ее наготе», необработанную и неконтролируемую. Его версия русского характера была знакомой: он описал пассивность, инертность и нерешительность русских, а также признал их хорошо развитую склонность оправдывать любые действия. Эти черты превратили Россию в «страну трагедий», изобилующую «изоляцией», «необъятностью» и «посредственностью». Как и большинство американских наблюдателей, Хантингтон признал, что на российскую элиту эта критика не распространяется. Но остальные девять десятых населения, настаивал он, «аморфны <…> как овцы без пастуха». Фундаментальная проблема, в общем, заключалась в том, что «на огромных просторах России просто слишком мало мозгов на квадратную милю». Затем Хантингтон обратился к вопросу об американской политике, заключив (как и Харпер), что восстановление России требует не только экономической, но и военной помощи[172]. Смысл был ясен: учитывая хаотическую ситуацию и слабости русского характера, необходима американская помощь. Воодушевленный этим отчетом, Харпер передал копию не менее впечатленному Чарльзу Крейну, который, в свою очередь, отправил ее личному секретарю президента Вильсона. Помощник госсекретаря Уильям Филипс, который также получил этот отчет, поделился своей общей оценкой о полезности меморандума. Материалы из этой депеши также появились в журналах «Annals of the American Academy of Political and Social Science» и «Scribner’s»[173].