МОЕ ПАДЕНИЕ

- Замочи! Не продолжай. Не хочу этого слышать! Я все понял, – вижу, как глаза Ксении наполняются слезами. Высвобождаю руки из ее захвата. Нет! Она ошиблась. Мой отец жив! Я только вчера с ним разговаривал. Сегодня нам надо ехать в клинику. Кристина! Эта тварь соврала! Я игнорировал ее, и она решила пойти на крайние меры, чтобы я ей перезвонил. Сейчас я позвоню отцу, уточню время нашей встречи. А после, поеду и убью эту тварь Кристину, чтобы больше так не говорила. Подхожу к окну, открываю его. Глубоко вдыхаю сырой озоновый воздух, смотрю на дождь, набираю номер отца. Телефон отключен. Набираю еще раз, и еще, и еще. Изнутри разрывает адская боль, страх, неприятие произошедшего. Не могу смириться с тем, что сказала Дюймовочка. Набираю мать. Она не берет трубку. Слушаю монотонные гудки: один, второй, пятый, десятый. Сбрасываю, набираю еще раз. Опять гудки, которые режут мне слух, отдавая фантомной болью в груди. После долгого и мучительного ожидания мать, наконец, поднимает трубку. Внутри загорается какая-то призрачная надежда. Но как только я слышу поникший, убитый, еле слышный голос матери… Надежда рушится, рвется, разбивается вдребезги, разлетаясь на мелкие осколки.

- Где отец? Дай ему трубку! – требую я, хотя уже понимаю, что этого не произойдет. Мать молчит, а через минуту, начинает рыдать в голос, разрывая мне сердце.

- Как?! Как это произошло!? Я разговаривал с ним вчера вечером. Все было хорошо?! – требую ответа.

- Он… всхлипывает она. – Да, вечером все было хорошо. Ему было даже лучше, чем позавчера. Он сказал, что боль отступила. Хорошо поел, посмотрел со Стасом футбол, даже спорил с ним по поводу игры. Мы легли спать. А в четыре утра он разбудил меня просьбой накапать ему валокордина, сказал, что задыхается, сердце болит. Когда я принесла лекарство, он был уже без сознания. Пока мы ждали скорую, Стас пытался ему помочь… Но… Скорую он не дождался. Ровно в пять они констатировали его смерть. – СМЕРТЬ, стучит у меня в висках. Мать продолжает рыдать. Просит немедленно приехать. Сбрасываю звонок, продолжая смотреть на дождь. Погода с утра мерзкая. На улице август, а похоже на октябрь. Холодно стало. Меня пробивает дрожь от холода. Кажется, еще чуть-чуть и пойдет снег. Руки трясутся, сжимаю их в кулаки. Чувствую, как теплые руки Дюймовочки прикасаются к моей спине. Ведет ладонями, поглаживая, слегка, невесомо, но отдает столько тепла. Обвивает ими мою талию, прижимается лицом к спине. А я не могу пошевелиться.

- Принеси, пожалуйста, водки, – отрывается от меня. Выходит. Слышу, как Юля опять возмущается. Но Дюймовочка ее обрывает. Я не знаю, что она ей говорит, но это заставляет замолчать Юлю. А я смотрю на дождь. Он льет с самого утра, не прекращая и, кажется, нет ему конца. Ведь я чувствовал! С самого утра чувствовал эту звенящую пустоту внутри. Тупая боль пробивает виски, дождь усиливается, порывами ветра швыряя холодные капли мне в лицо. Я умываюсь, ими. Вроде бы дышу, глубоко дышу, а надышаться не могу.

Слышу тихие шаги Ксении. Она принесла водку. Поворачиваюсь к ней, забираю бутылку, сворачиваю крышку, делаю пару глотков, но не чувствую вкуса, как будто воду пью безвкусную. И волком выть охота, от пустоты этой адской. Делаю еще пару глотков, закрываю крышку. Все, больше нельзя, мне к матери ехать надо. Дела похоронные решать. Сейчас не время упиваться горем, отца надо проводить с достоинством. Дюймовочка сказать что-то хочет, открывает рот, но замолкает. Подхожу к ней вплотную, в глаза заглядываю, а в них слезы плещутся, вот-вот хлынут наружу. Но она держится. Я бы и сам хотел заплакать. Может тогда перестало бы так давить мне на грудную клетку, и вдохнуть бы смог спокойно. Но, не могу. Я не умею плакать. Одинокая слеза все-таки срывается и катится по ее щеке. Смахиваю ее пальцем. Обхватываю ладонями ее печальное личико. Она немного вздрагивает от моих ледяных рук.

- Не плачь, – прошу я, и вижу, как слезы вырываются наружу и уже беззвучно текут по ее щекам. Она так красиво плачет. Тихо, молча, ни звука не издает. Как будто из глаз просто льется вода. Она даже не всхлипывает. Наклоняюсь к ней, собираю ее слезы губами, пробую их на вкус. И не могу понять, почему она плачет. Моего отца она видела один раз. Но ее печаль и боль, она неподдельная, настоящая. Целую ее губы, соленые от слез. Дюймовочка, с каким-то рваным надрывом издает стон в мои губы. Отрывается от меня, в лицо мне смотрит, как будто найти там что-то хочет.

- Дан, я… Я очень сожалею…

- Тссс, – прерываю ее речь, подношу палец губам. – Молчи, не надо, – она все понимает, кивает в ответ, прижимается к моей груди, крепко обнимает. И мне на мгновение становится легче. Дышу полной грудью, вдыхая ее сладкий медовый запах. Надышаться пытаюсь, насытится ее ароматом. Потому что знаю, как только отпущу ее, грудную клетку опять сдавит.

Ксения