Мое побережье (СИ)

Вот — теряется, когда ей не оставляют выбора и начинают игру в три передачи, и что-то кричит в стремительно удаляющуюся спину.

«Иногда я тебя просто ненавижу».

Попытка вновь собрать волосы в подобие надлежащей для занятия формы; внешне все та же девчонка в простой футболке. Содержимое — такое, что сама не признаю. Люди не замечают, как они меняются, и не могут проанализировать, какими были раньше, да в чем заключаются те самые метаморфозы — полнейшее отсутствие конкретики, они не помнят прошлых себя. И это пугает.

Что это за коррективы, внесенные внешними факторами, и как остановить запущенный механизм ментальной трансформации? Я не хотела быть продуктом эволюционного излома под наблюдением Тони Старка.

Больше всего на свете мне желалось стать той Вирджинией Поттс, которую я забыла. Мне казалось, что я теряю себя, некий внутренний стержень, весь набор качеств, бывший мне присущим, и слепо тычусь о стены, не находя эфемерной, несуществующей тени. Словно мной поиграли, неумеючи, а на протяжении долгого времени старательно стирали, как мел о доску. И вот теперь — совершенно голая, вывернутая наизнанку, обезличенная, подобно одной из ста фигурок на конвейере, стою напротив дурацкой волейбольной сетки, глядя сквозь взволнованные глаза лучшего друга.

Хэппи переживает. Конечно. Мы за пять лет со Старком столько не ссорились, сколько за последние несколько месяцев.

— Извини меня, — закушенная губа. Привычно. Правильно. — Я… давай поговорим позже? — пальцы запутались в сетке, едва зал огласил свисток тренера. — Сейчас не лучшее место для объяснений.

Хэппи кивнул, молча сверля меня взглядом — вероятно, намекая, что без детальной дискуссии по косточкам вопрос не оставит, но возвращать ему зрительный контакт не хотелось совершенно. Мысленно с десяток раз поблагодарив его за «акт проявленного милосердия», нырнула под сетку, меняя команду.

Сколько раз мы к этому возвращались? Не знаю, Хэппи. Я эмоционально выпотрошена и не могу твердо стоять на ногах, удерживать груз беспрестанно наваливающихся проблем, потому что мои кости превращаются в порошок.

Нужно быть законченной психопаткой, чтобы связаться со Старком. Мне оставалось лишь облачиться в специфичную белую рубашку.

Пропускаю подачу.

Волейбол я тоже ненавижу.

Звонок с урока звенит быстрее, чем я успеваю трижды с глухим стуком врезаться коленями в твердый паркет, тормозя ладонями в попытке на грани провала спасти лицо от встречи с полом. Мимо ушей пролетает очередное оскорбление — Хоган был прав, у Сальгадо не все в порядке с головой.

И, кажется, я говорю это вслух.

По крайней мере, внезапно воцаряющаяся тишина режет уши.

Габриэль напоминает мне быка из своей родной страны, который взбешенно раздувает ноздри перед тем, как кинуться на красную тряпку.

— Что ты сказала?

Что я сказала? Хрень я сказала, милая Габи. И жизнь моя — тоже хрень.

— Что слышала? — я иронично пожала плечами, не имея никоего рвения продолжать бесполезный разговор с человеком, по уровню зрелости отстающим от меня на десяток лет. — Лечи нервы, Габриэль. Ты живешь в рамках общепринятых образцов поведения и психологических установок, определяющих нормы функционирования индивида в обществе, социализируйся соответственно. Не как духовно неразвитое лицо, — добавила на всякий случай, опасаясь быть непонятой.

Впрочем, на осмысление сказанного Сальгадо не разменивалась — это я поняла легко и очень быстро.

До прохода, отделяющего спортзал от коридора, оставались считанные шаги.

Моя голова соприкоснулась с полом быстрее, чем в пределах черепной коробки успела шевельнуться запоздалое: «Какого черта?». В глазах потемнело и зарябило цветными кругами. Дыхание выбило, когда нечто тяжелое буквально вмяло меня в паркет, не позволяя ни шевельнуться, ни наполнить точно сжавшиеся от тяжести легкие воздухом.

— Теперь ты меня слушай, принцесса, — большущая рука вцепилась в волосы и резко потянула назад, вырывая из груди бесконтрольный вскрик на высоких тонах. Боль, моментально прошибившая все тело, вызывала у меня сравнение с разрядом на электрическом стуле — каждый нерв будто натянули, подобно струне, и резко на ней сыграли.

— Совсем уже?!

— Если я услышу…

Оказавшись на боку, пусть и придавленная мясистой мощью чужого колена, я долго не думала — двинула локтем куда-то назад, на удачу. Судя по ощущениям влаги и твердости, попав прямиком в открытый рот.

Брезгливое желание вытереть локоть оказалось даже сильнее того, чтобы подняться на ноги и со скоростью Белого Кролика умчаться в спасительную нору.

— Ах ты ж сука, — я почти успеваю проститься с целостностью костей, когда чувствую железный захват и фактически представляю, в какое положение вывернется мой локоть в следующий момент — все-таки в том, чтобы быть дочкой копа, есть маленькие сомнительные преимущества, а сомнительными они были как раз-таки потому, что в силу своей природной субтильности и излишней альтруистичности я не всегда могла применить имеющиеся знания «как правильно бить противника» на практике, — но этого не происходит.