Мое побережье (СИ)

Выманить у Майка деньги было несложно — сложным оказалось уложиться в эту сумму, когда в глазах рябило от разномастных нарядов, сидящих на заманивающих в двери очередного магазина манекенах.

Впрочем, долго мы пороги бутиков не оббивали: Наташа уже в третьем отделе купила себе короткое платье нежно-персикового цвета с «летящей» юбкой и небольшими узорами из бисера на лифе. В жару, что обещают синоптики в начале июня, с ее слов, выряжаться в многослойные тяжелые юбки — сущий акт мазохизма. Я же в коротких моделях напоминала себе угловатого подростка: мало оголенных худых плеч, так еще и острые коленки да расстояние между ног резали глаз. И если с первым я давно смирилась, то со вторым, на фоне едва прикрывающей зад длины и потенциальных каблуков — увольте.

Платья в пол при ближайшем рассмотрении оказывались либо пошивами с расчетом на пышность форм в области груди, либо — слишком простыми и скучными, либо — полнейшей пестрой безвкусицей. В том же магазине, где отоварилась Наташа, мне понравилось только одно, из синего атласа, но обилие открытого тела смутило, и наряд отложился в голове с пометкой «на крайний случай».

А потом я вытянула вешалку с одной из распродаваемых моделей самого маленького размера — видимо, никому не подошедшего — и проронила короткое: «О», обернувшись в примерочной к зеркалу.

Это не было тем, в чем я себя представляла на главном школьном вечере. Это вообще с трудом можно было назвать платьем, о котором мечтала бы каждая девчонка, и уж подавно оно не кичилось лоском и вычурностью, но…

— Это — твое, — Наташа оглядывала меня со всех сторон, периодически заставляя повернуться боком, спиной или передом.

Оно было бледно-сиреневым. Как робкие мазки на лепестках белых лилий. С тоненькими бретелями, завышенной талией, подвязанной таким же маленьким шелковым шнурком. И легким, спадающим вниз, шифоном, из-за чего едва не просвечивались ноги.

— Оно мне нравится, — я водила ладонями по животу, там, где, как правило, располагался какой-нибудь подчеркивающий формы пояс. — Но оно… оно слишком простое. — От безнадежности положения хотелось взвыть: меня раздирало желанием как можно скорее купить его, и в то же время — скребущей неудовлетворенностью. — Я растворюсь в толпе, — удрученно вздохнула, теребя пальцами ткань, которую так и подмывало завернуть в пакет и унести домой. А потом — разреветься, увидев Нору Уэшвилл.

Увидев, как на нее посмотрит Тони.

Как посмотрит на любую разодетую (вернее выразиться: полураздетую) девчонку, и как никогда не посмотрит на меня.

— Ты, — Наташе удалось вложить в одно маленькое слово столько экспрессивности, что я моментально вынырнула из гнетущей воронки мыслей. Очевидно, ей многое хотелось мне поведать, да совесть не позволяла. Светлые глаза недобро блеснули. — Ты выделишься из толпы, где все будут выглядеть одинаково. Тебе идет это платье, Пеппер. Не говори глупостей.

Я покупала его, одновременно скрепя сердце и ликуя. Такое вообще возможно? В тот день я подумала, что у меня едет крыша, и придерживалась подобного мнения до сих пор.

Я влюбилась в эту конфигурацию легкости и нежности, покуда разум подсказывал, что я рискую сильно пожалеть, окажись на выпускном среди броских, пусть и под копирку, на конвейерный манер, и все же считающихся эталоном красоты девчонок. Впрочем, не в моем ли это было стиле? И я сейчас не только о платьях.

— Если ты начнешь грустить, то я — следом. Хочешь, чтобы я расстроилась? — Наташа пыталась поймать мой взгляд; ловя боковым зрением ее улыбку, я ценой самых упертых усилий не могла воспротивиться ее настроению.

Да и возразить мне было решительно нечего.

***

Порывы теплого, но сильного ввиду места нашего расположения ветра трепали короткие каштановые пряди. Просить Тони слезть с самого края крыши было бесполезно — у этого человека наблюдалась патологическая, нездоровая привязанность к взгромождению на любого рода возвышенности. Меня подобные обманные проникновения в полную офисов высотку на пересечении центральных улиц никогда не смущали: я любила фотографировать закаты, розовые облака и янтарно-рыжее солнце, царапающее шпили зданий. Даже Хэппи, опасливо озирающийся по сторонам и никогда не глядящий через невысокий бортик вниз, не без удовольствия шел за нами на очередную крышу.

Здесь всегда было по-особенному спокойно. Своеобразное уединение от будничной суеты и людей.

Стоит оторваться от земли на несколько метров, как стрелки на часах будто бы замирают и утрачивают собственную значимость.

— Вы тоже замечаете, как быстро стало лететь время? — он, казалось, устремил взор вниз, на машины, виднеющиеся с такой высоты буквально крошечными, мелкими точками, передвигающимися по узким линиям-улочкам, однако, заглянув через плечо, я обнаружила, что в руках Тони держал телефон.

На экране застыла фотография — Роудс и Хоган расположились в просторной гостиной перед широким экраном плазменного телевизора. Я помнила тот день; фактически — бывший давно, по ощущениям — словно с неделю назад.