Моё пост-имаго

– Флики забегали и запрыгали, точно блохами покусанные, – сказал между тем Винки. – Утром в поезде приехал мертвец. Ходят слухи, что теперь так часто будет – ну, мертвецы в вагонах.

– Да-да, что там по поводу фликов? – нетерпеливо спросил Джаспер.

– Они поймали и отделали кого-то из паровозников, пытались вызнать у него что-то. Сейчас все шарахаются от них, прячутся – даже если ничего не видели и не знают. Болтают, флики с цепи сорвались – по всем углам ищут, кто убил этого… ну… пассажира. Я слышал еще кое-что… Ты знаешь Шнырра Шнорринга?

– Как не знать, – поморщился Джаспер.

На самом деле Шнырра Шнорринга звали иначе – сперва этого типа так прозвали мальчишки-газетчики, а после прозвище прижилось. Шнырр Шнорринг представлял собой, наверное, наимерзейшую личность во всем Тремпл-Толл. Отвратный, низменный человек, вынюхивающий и подслушивающий, а затем докладывающий обо всем констеблям – не только за плату, но и из гадкого желания, чтобы кого-то взгрели или вздернули. Больше всего он ненавидел детей, а особенно уличных детей, и не упускал ни одного случая, чтобы не наябедничать на них полицейским.

– Так вот, я узнал… – начал Винки и заговорил быстрым-быстрым шепотом, вжав голову в плечи и озираясь по сторонам, словно опасался, что Шнырр Шнорринг может подслушать.

Джаспер кивал. В его глазах появился задорный блеск, а в голове с каждым словом Винки постепенно складывался план…

…Доктор Доу тем временем направился к человеку, устроившемуся на трехногой табуретке у камина. Тот кутался в подранный, видавший виды сюртук, на его голове сидела мятая шляпа, а на носу – круглые черные очки, какие носят слепые; рядом примостилась трость, на которой виднелись следы крысиных зубов.

Слепой Бэзил был главой шайки профессиональных нищих, что ошивались в окрестностях Чемоданной площади.

Этим вечером в пабе собралась почти вся шайка. Тут и там мелькал вечно голодный и невыспавшийся профиль шныряющего среди завсегдатаев парня шестнадцати лет по прозвищу Мелочь, протеже самого Бэзила. Даффи Бутылка Коллинз, чьей ролью было умело отыгрывать изрядно вонючего пьяницу, от которого люди откупались, лишь бы он отошел, сидел на полу у входа, обхватив дощатое ведро, и репетировал приступ тошноты, чтобы потом включить его в свой репертуар; реквизитная бутылка стояла тут же, под его залатанным локтем. Отталкиваясь толокушками-«утюжками» от грязного пола, по пабу колесил на своей тележке безногий Счастливчик. Никто не знал, как именно Счастливчик потерял ноги. Сам он часто рассказывал эту трагичную историю, и каждый раз финал оказывался иным: то ему ноги отрезало трамваем, то оторвало снарядом на войне, то ампутировал доктор-маньяк, охотившийся на несчастных жертв в трущобах, то бывшая ревнивая жена таким образом пыталась привязать его к себе, но в любом случае правды не знал никто, кроме самого Счастливчика.

Не хватало в пабе сейчас только Грэма Пыльного Клопа Суини. Согласно его «автобиографии», написанной на картонке, когда-то он был очень талантливым актером, сценический гений которого тупой, ханжеский зритель просто не оценил и не понял. Прозвище Пыльный Клоп ему дали за то, что он носил старый, невероятно пыльный фрак и цеплялся к прохожим со своими слезливыми историями, как самый настоящий подушечный клоп. Сейчас он, вероятно, выискивал, к кому бы прицепиться. В эти хмурые часы Клоп Суини мог на полную катушку применить свою сверхспособность – давить на жалость в надежде, что люди слишком торопятся перед шквалом домой и явно не хотят, чтобы он шел за ними до самого их упомянутого дома…

Доктор Доу хорошо знал всех этих, с позволения сказать, джентльменов и даже не стыдился прилюдно кивать им в ответ на улице при встрече. Никто из шайки никогда не приставал к нему с просьбами о подаянии, и на это были свои причины.

– О, знакомый запах вишневого табака, кофе с корицей и презрительности ко всему сущему, – усмехнулся слепой, когда доктор подошел.

– Добрый вечер, Бэзил. Уверен, вы знаете, что меня к вам привело.

– Да уж, слух у меня что надо, – ответил нищий. – Иначе как бы я услышал, о чем вы там выспрашивали у нашего доброго мистера Криспи.

Было в Бэзиле что-то неуловимо кошачье. Быть может, тонкие черные усики, или его поза, или то, что, в отличие от прочих посетителей паба, пил он сугубо молоко, порой прихлебывая из большой стеклянной бутылки.

Все признаки жизни на улице, вроде отсутствия некоторых пуговиц и дырок на одежде, имелись у Бэзила в наличии. Но при этом от внимательного взгляда доктора не укрылось, что побрит нищий превосходно, от него едва уловимо пахнет дорогим бальзамом, а усики подточены до идеальной линии – это явно была работа цирюльника из «Бритвы Шарли», что на площади Неми-Дрё, – лучшей цирюльни Тремпл-Толл.