Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

Уже несколько дней не привозили хлеба. Однажды нас встретил пустой котел. Это повторилось и назавтра.

— Перебои со снабжением, — объяснил Партизан. — Что поделать! Война. Потерпите.

Научиться бы терпеть зверский голод! Начался лихорадочный обмен с казахами. Поменяли все, осталось только то, что прикрывало наготу. В ход пошли последние вещички: иголки, нитки, пояски.

В обмен девочки получали арамчик — розовые спрессованные кусочки вытопленных пенок. В них, по словам Маши, не могли сохраниться бациллы. Но они были почти невесомы и не насыщали.

Ребята тайком ели курт — грязные катышки сыра.

— Что ты делаешь? Это же верный бруцеллез! — кричали девочки.

— Голод, оказывается, не тетка, — виновато вздергивал плечо Юлик.

— Ударим сифилисом по бруцеллезу!

— Сколько можно рубать компот вилкой?!

— Если быть идиотами, долго, — сердито откликнулся Дунский.

— Что ты хочешь сказать?

— Только то, что, позволяя кому-то сесть тебе на голову, не жалуйся, что он там удобно устроился.

— Ты имеешь в виду… Партизана? — спросил Федя Орлов.

— Кто тебе сказал, что он партизан?

— Сдурел? Знаешь же, что он сам сто раз рассказывал…

— Знаю. Про Крым. Свидетели далеко… Или их не было. Я тоже поверил, а потом гляжу — больно уж эффектно все у него получается. Рука профессионала. Ему бы на сценарный. Коллега! Думаю, он с самого начала решил кормить нас байками…

Все ошарашенно молчали.

— Ну и что ты предлагаешь? — осторожно спросил Федя.

— Не ходить на работу, пока он не доставит продукты.

— Забастовка? В военное время? Когда наши на фронтах…

— А мы баклуши бьем? Кто здесь, кроме нас, работает? Его обязанность — мало-мальски кормить нас. Он лодырь. Я завтра на работу не пойду, — серые глаза Юлика смотрели твердо.

Поднялся возмущенный галдеж.

— Поступайте, как знаете! — Дунский махнул длинной рукой. На работу он не вышел.

В следующие два дня хлеба тоже не было. Нас встречал пустой котел. Голод не давал уснуть. Просить Дунского рассказывать никто не решался. В темноте прозвучал голос Феди:

— Давайте попробуем. Не подыхать же! Завтра на работу не выходим. Согласны?

— Штрейкбрехеров съедим, — хихикнул Шварц.

Федя тихо попросил:

— Расскажи дальше, Юлька.

Днем мы бродили по склонам в поисках ежевики. Издали полюбовались изумрудно-белой речкой, падающей по горному руслу. К вечеру прискакал Партизан.

— Это что же, саботаж? — закричал он, не слезая с лошади.

— Нет, голодная забастовка, — ответил Орлов.

— В военное время? Трибунала на вас нет!

— А это демагогия, — ледяным тоном сказал Дунский. — В саботаже можно обвинить вас. Ваша обязанность доставлять нам еду. А вы отлыниваете, спекулируя военным временем.

Партизан яростно ударил лошадь сапогами по бокам и ускакал.

Наутро нам доставили хлеб. После работы мы издалека чуяли запах каши. Правда, кончился саксаул для костра, на котором ее варили. Вступать снова в переговоры с Партизаном не хотелось. Да он и не появлялся. Стали брать кизяки, сложенные штабелями за юртой.

Как-то, возвращаясь с работы, мы услыхали дикий крик. На нас мчалась Лера Горбунова, наша дежурная повариха. За ней гнался казах с бичом в руке. Лера промелькнула мимо, Юлик и Федя выросли перед казахом.

— Убью! — белые зубы казаха зверски оскалились.

Сбоку подоспел Женька Эратов с режиссерского. Он был самым здоровым из ребят и выразительно играл мускулами. Казах посмотрел на троих, плюнул и, щелкая бичом, ушел.

Лера сидела на земле и плакала. Она была самой красивой девочкой на актерском факультете: золотая коса, уложенная короной, прозрачные голубые глаза, лоб Мадонны. (И это лицо мог изуродовать удар бича!) Ее пробовал Эйзенштейн на роль царицы Анастасии в «Иване Грозном», но она оказалась нефотогеничной.

— Откуда он взялся? Все молодые выше, на пастбищах…

— Он хозяин юрты, — всхлипнула Лера. — Все ходил вокруг и ругал председателя, что он поселил нас здесь. Костер плохо горел, я пошла взять кизяки… А он вдруг опрокинул котел с кашей и бросился на меня. Он мог меня убить!

В глазах Леры все еще плавал ужас.

— Раз ты поняла, что он хозяин, зачем брала кизяки? — спросила рассудительная Тамара Феоктистова с режиссерского.

— А ты не брала? — накинулась на нее Лера.

— Брала, конечно, когда никто не видел.

— Я сто раз говорила вам, что я дурочка! А вы не верили, — в голосе Леры было праведное негодование. — Почему я такая несчастная? И глупая… и… и… нефотогеничная!

Дунский присел перед нею на корточки.

— Лера, такая красивая девушка не имеет права быть несчастной. Не плачь. Мы напишем (мы! — Н.М.) сценарий, где для тебя будет роль нефотогеничной красавицы.

— Правда? — Лера просияла всеми своими ямочками.

А Партизан оказался сукиным сыном!

Однажды к юрте прибежала Маша-фельдшерица.

— Ребята, ваш институт возвращается в Москву!

Новость была невероятной. Мы не поверили.

— Не может быть! Откуда ты взяла?

— В правление пришла телеграмма. Еще вчера.

— И ты можешь повторить текст?

— «Институт реэвакуируется Москву специальным эшелоном точка обеспечьте немедленное отправление студентов Алма-Ату». И другая вам: «Срочно возвращайтесь Алма-Ату точка формируется эшелон Москву».

— Почему же Партизан…