Мое советское детство

Больше всего мне нравились книги, где я представлял, что оказался в книге и помог герою в определенный момент. И переломил роковую судьбу.

– Спартак, – говорил я, входя ночью в палатку гладиатора. На перевязи через плечо у меня висел кривой фракийский меч. – Киликийские пираты тебя предали. Нужно действовать срочно, мгновенно, незамедлительно! Иначе армии Красса и Помпея Великого возьмут твоих людей в клещи.

Спартак смотрел на меня, в глазах его светился умный жесткий огонек.

– Кто ты? – спрашивал он.

– Тот, кто тебе поможет.

Затем он кивал и расстилал карту. Я тыкал пальцем.

– Вот здесь и здесь, – говорил я. – Помпей уже высадился, его легионы идут маршем от Брундизия. Вы должны успеть прорваться к Риму. Бросайте обоз, бросайте все, пойдем налегке.

– А как же женщины и дети? – спрашивал Спартак. – Мы не можем их бросить, а пешего перехода они не выдержат.

Конечно, нет.

– Для этого я привел корабли, Спартак.

Он вздрагивал и поднимал голову, еще не веря.

– Их мало, но женщины и дети будут в безопасности.

Я не знал, откуда я возьму корабли для эвакуации, но был уверен, что что-нибудь придумаю. Корабли будут, черт меня побери! Потому что так надо. Спартак смотрел на меня, затем кивал и многодневные скорбные морщины на его сильном лице разглаживались. Он улыбался.

– Так и сделаем, – говорил он. Спартак поворачивался и приказывал адъютанту:

– Общий подъем!

Я слышал, как резко и звонко трубят рожки – и сладкий холодок бежал у меня по спине между лопаток… Мы собирались идти на Рим. Все еще могло сложиться иначе. Судьба повернула свои ржавые колки, чтобы сыграть на перетянутых струнах другую, новую мелодию…

Я почти не читал Крапивина (кроме «Острова и капитаны»).

87. Человек с топором

Я помню, как в первый раз прочитал "Преступление и наказание" Достоевского. Вот забыл множество важных и интересных вещей, намного, кажется, более важных, а тут помню. Это было в Кунгуре. Я сидел в гостях у двоюродных брата с сестрой – у Макси с Юлькой. Точнее, никого из них не было, я сидел один в гостиной, "в зале", как говорили раньше, и читал книгу в мягком тусклом переплете. На стене за моей спиной угрюмо висел багровый советский ковер. На полу тоже был ковер, и тоже мрачно-бордового цвета. В стеклянных дверцах большого шкафа с хрусталем отражался я, сидящий на диване, застеленном коричневым покрывалом с оленями, и читающий книгу. Телевизор у окна молчал и смотрел на мир слепым выпуклым глазом кинескопа.

Я начал читать днем. За окном было пасмурно, потом, кажется, шел дождь. Я видел капли, срывавшиеся с крыши, и слышал, как они стучат по жестяному кожуху под окном. Где-то негромко стучали часы-ходики. Тук-тук, тук-тук.

За окном под порывами ветра пригибалась черемуха и колыхались заросли мокрой крапивы за забором.

Я был один в доме, может, на кухне еще была тетя Люба, мама Макси и Юльки, но я не помню, чтобы мне кто-то мешал. Я читал и читал, и радость какая-то была, несмотря на мрачность сюжета, поток, увлечение, я читал и, изредка выплывая из текста, выныривая, чтобы вдохнуть, понимал, что совсем это не скучно, это не "школьное" чтение, хотя роман был в школьной программе, и что он интересен сам по себе, что я почему-то болею за этого Раскольникова, который, кажется, делает все, чтобы оттолкнуть людей, обидеть их, испортить себе жизнь и жизнь другим.

Когда я закрыл книгу, за окном было почти темно. В гостиной было сумрачно, неясно, зыбко и туманно, словно в питерских подворотнях, где пробирался, подняв воротник серого пальто, голодный, больной, почти теряющий сознание студент Раскольников. Силуэты вещей плыли в этом воздухе, неясные, размытые. Оказывается, я так увлекся, что забыл включить свет, вообще забыл, что электрический свет существует, и дочитывал книгу практически наощупь.

Это было сильное ощущение.

88. Жигули, план и кукуруза

Теперь я понял. Громадье планов убивает решимость.

Однажды мы проехали на машине через полстраны от Нижневартовска до Москвы, а там и до Вологды, и обратно до Вартовска – а тогда это был непростой путь, мы даже задержались так, что я пришел в школу 1 сентября в той же одежде, в которой ехал всю дорогу – в футболке и маскировочных штанах, уставший и грязный, в потертых белых кроссовках. Мы с отцом подъехали к самой школе, потому что я дико опаздывал. Я зашел в класс в конце урока, а отец остался ждать в машине рядом со школой. Когда через несколько минут я вернулся, он крепко спал, и я еле смог его разбудить.