Мое советское детство

Двоюродная тетя прислала фото. 1927 год, Мальгины, д.Полетаево Кунгурского района.

Мой прадед Степан Иванович Мальгин – слева, ему 22 года. Во время войны – ефрейтор 269 отдельного пулеметно-артиллерийского батальона, демобилизован в 1943 из-за тяжелого ранения в ноги. Справа, смешной пухлый подросток в галстуке (ему здесь 15), – Григорий Мальгин, погибнет в самом начале войны, в составе 112 стрелковой дивизии.

112 дивизия, сформированная целиком из уральцев, вступила в бой 26 июня 1941 года, под Краславой, Латвия. 1 и 2 июля сдерживала атаки дивизии СС "Мертвая голова", несколько раз переходила в контрнаступление и отбивала город. 3 июля в боях против 112 сд был убит немецкий генерал Отто Ланцеле, командир 121-й немецкой пехотной дивизии. Это вообще первый немецкий генерал, погибший на Восточном фронте. Уральцы его замочили. Не повезло высшей расе.

27 дней дивизия вела бои против превосходящих сил немцев, была окружена, несколько раз делала попытки прорвать кольцо. В итоге 25 июля дивизия вырвалась из окружения, сохранила знамя, но потеряла 2/3 личного состава убитыми, пропавшими без вести и ранеными. 416 стрелковый полк, целиком состоящий из уроженцев Кунгурского района, полег в боях.

На 1 августа 1941 года красноармейца минометчика Григория Мальгина в списках личного состава уже не было.

92. Крепостная бабушка

Еще одна из присланных тетей фотографий. Июнь 1932 года. На фото Анфиса Ивановна Мальгина (Белобородова), моя прабабушка, ей здесь 20 лет (баба Фуса, как мы ее называли), у нее на руках сын Борис, 4 месяца. А рядом – бабушка Марфа Карповна, 73 года (так и подписано). Если посчитать, то родилась Марфа Карповна еще до отмены крепостного права.

Увы, мы не знаем, с какой стороны она бабушка. Со стороны деда Степана или со стороны бабы Фуси.

В любом случае, на фото – моя пра-пра-прабабушка.

93. Сердце Бонивура

Фильм "Сердце Бонивура" познакомил нас, советских детей, с такой штукой, как саспенс. Куда там Хичкоку с его "психами".

– Ты чего? Идешь смотреть "Бонивура"? – спросил Димка Жданов, мой друг. – Там ему сердце вырежут!

– Правда?! – земля подо мной покачнулась.

– Да-а. Живому…

От этого "сердце вырежут" стало жутко и тревожно, и гулко билось в груди мое собственное сердце, горячее сердце октябренка. Я представить себе не мог такой жестокости.

– А бонивур – это кто? Это как большевик, да? – спросил я.

– Эх ты, темнота… – сказал Жданчик насмешливо. – Бонивур – это значит разведчик. А еще ему ноги сожгут и на спине звезду вырежут!

– Кто?!

– Белые, кто ж еще. Казаки, кажется.

Жуть. И мы пошли смотреть. Это было летом, в Кунгуре. Тополя пускали по ветру белый пух. А небо, накаленное солнцем, стало почти выцветшим.

Этот изматывающий кошмар был еще и растянут на 4 серии. Я сел в кресло перед телевизором, сердце стучало, ладони взмокли. Вот сейчас мне покажут… вот сейчас… Фильм начался.

Я смотрел, холодея, как веселый молодой парень (Бонивур – это он, это имя!, понял я) бегает, смеется, шутит и всячески дурит жандармов и прочих прихвостней царского режима, обводит их вокруг пальца, помогает товарищам-большевикам, и смеялся вместе с ним – но мысль о том, что наступит миг – и веселое доброе сердце Бонивура будет вырезано, сидела у меня в затылке, как ледяной штырь. Я замирал и пугался, когда герой попадал в ловушку – и облегченно вздыхал, когда он вырывался из нее.

Вот и в этот раз он ускользнул. Жандармы остались с носом.

И тут со мной случилось другое, неожиданное. Я начал надеяться.

Все будет хорошо. Наши победят. А белые так и не смогут поймать веселого молодого Бонивура. Куда им, неуклюжим и устаревшим. И наши победят и построят советскую власть. И никто не вырежет сердце Бонивура. Оно будет биться и жить – светло и радостно, в мире победившей революции.

Каждой серии я ждал, как манны небесной. Кроме последней, я даже не хотел идти ее смотреть. У меня болело в груди от предчувствия. Я стоял во дворе дедова дома, у пожелтевшей от жары акации. Солнце припекало, я взмок, пора идти домой, в прохладу дедовой квартиры, к телевизору… а я переминался с ноги на ногу – и не шел.

–Ты чего? – спросил Макся. – Пошли быстрее, там Бонивур начинается.

Я кивнул и – усилием толкнув себя изнутри – пошел. Ноги были точно из пластилина, тяжелые и непослушные. Я не знал, как объяснить это странное чувство.

И тут наступила расплата. Последняя серия была скучная и долгая. Бонивур больше не бегал по крышам, он был в партизанском отряде красных. Какая-то любовь еще. И вот они в какой-то деревне, у Бонивура есть девушка, они счастливы, она тревожится, что наши долго не едут, он смеется и успокаивает ее. А потом в сумерках Бонивур выходит к забору (не знаю, есть ли этот кадр в фильме, но я отчетливо помню именно так), и долго стоит, смотрит вдаль, в сторону леса и дороги. И лицо у него… тут мое сердце замерло и остановилось. У него на лице была печать смерти. Как в рассказе Лермонтова "Фаталист", где Печорин видит на лице другого офицера – что тот скоро умрет. И этого не избежать.