«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

О. Константин сейчас же организовал богослужения на открытом воздухе, и подобрался хороший хор. Не имея возможности по каноническим правилам служить обедню, он служил вечерни, и это — при хорошей погоде (а лето стояло великолепное) на открытом воздухе — представляло даже известную поэзию. Это зрелище привлекало зрителей двух категорий: французских коммунистов и немецких солдат. Среди первых были люди, проявлявшие активную враждебность, и иногда мне, атеисту и антирелигиознику, приходилось вмешиваться, чтобы призывать к терпимости. Немцы слушали с любопытством, и иные приходили с нотной бумагой для записи песнопений и просили сообщить им текст.

Другое начинание — наш народный университет. Инициатива исходила от Димитрия Михайловича Одинца, который быстро созвал инициативную группу — меня, Зеелера, Дормана, Чахотина, Филоненко, к которой присоединились впоследствии многие другие: Левушка, Bataillon, Антонов, Ляпин, Бунаков, Вершубский, Цейтлин, Гершун, Зандер, братья Зайдельсоны, Лейбович, Чекунов, Морозов, художник Милькин, Клягин, Масленников, певец Мозжухин, Пуриц, Пьянов, Поляков, Бобринский, Sellier, Финисов.

Все эти лица так или иначе, иные — постоянно, иные — случайно, по одному разу, участвовали в работе университета. О каждом из них нужно будет говорить отдельно. Среди них были безупречные патриоты, двурушники, германофилы пассивные и прямые изменники, шпионы и предатели. Всех этих лиц я встретил в первый раз в лагере и не был в курсе очень сложных взаимоотношений, существовавших между многими из них, равно как и их характеров, делавших в иных случаях невозможным всякое деловое сотрудничество.

Среди лагерных черносотенцев и германофилов университет сразу встретил резко враждебное отношение и очень часто прямой саботаж и намеренное срывание работы. Хорошо известный генерал Шатилов объявил, что университет — масонская штучка; германский агент Савич, впоследствии выпускавший на русском языке немецкую рептилию в Берлине, — что это жидовские штучки; доносчик квазипрофессор Финисов — что это коммунистическая штучка[828].

Раз уж я начал говорить об университете, нужно сказать несколько слов и о «тресте мозгов». Встретившись со мной уже утром на третий день после нашего приезда в Compiègne, Левушка спросил, что за публика у меня в камере, и предложил мне перейти в ту, где был он. Я с большим удовольствием согласился, так как в Левушкиной камере сосредоточилось большинство лагерной интеллигенции и не было ни одного германофила.

Перечислю всех, кого помню: Филоненко, Калужнин, Чахотин, Дорман, я — люди «ученой» профессии; Морозов и Улин — художники; инженер Заферман, юрист Канцель, экономист Минущин; из остальных шестнадцати я запомнил моего непосредственного соседа — бакалейщика Фейгина с rue des Rossiers, человека грубого и плохо воспитанного, но симпатичного и простого, который не уставал повторять: «Что бы люди ни говорили, для нас, евреев, не было лучше страны, чем Россия, лучше народа, чем русский народ». Был еще поэт Райсфельд — очень оригинальный человек.

Таким образом, из 26 жильцов камеры мне запомнились лишь 12 человек. Остальные были вполне приличные люди, однако не оставившие устойчивых воспоминаний. Нашу камеру сейчас же произвели в «трест мозгов», причем в лагере изменников это прозвище употреблялось с издевательством и ненавистью.

В день моего вселения произошла раздача кроватей и матрацев. Для этого вытащили из склада несколько тачек, и было совершено несколько поездок в один из отдаленных бараков, где со времен казарменных было сложено большое количество кроватей и матрацев. Иные из нас не ждали прибытия тачек, а клали матрацы себе на головы, и издали диагональная дорога через луг напоминала разворошенный муравейник, когда процессии муравьев перетаскивают яйца и куколки. Это зрелище приходилось видеть еще много раз.

Первое собрание «совета университета» имело место в камере, где жили Одинец и Зеелер. В нем, помимо хозяев, участвовали я, Дорман, Чахотин и Зандер. Мы установили три типа деятельности университета: 1) систематические курсы, 2) отдельные лекции и чтения, 3) преподавание языков, ремесел и т. д., — так, чтобы из пребывания в лагере наши товарищи по заключению вынесли некоторые полезные в жизни знания и профессиональные навыки.

Речь зашла о пополнении преподавательского состава. Мы, жители камеры «трест мозгов», предложили Левушку для преподавания математики и немецкого языка, Филоненко — для преподавания правоведения, Bataillon — для преподавания испанского языка. Это встретило сочувствие, но Одинец резко и несправедливо отозвался о Филоненко, который, однако, с академической точки зрения занимал более высокое положение, чем Одинец. Это меня неприятно поразило, и сейчас, когда наши пути с Филоненко совершенно разошлись, я продолжаю думать, что был прав тогда: нельзя отнять у Филоненко его блестящей эрудиции и ораторского таланта. Мы все-таки поставили на своем, к большому неудовольствию Одинца, и отмечу, для памяти, аргументы, очень характерные для него: