«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Другое дело — русское собрание в зале Pleyel в ознаменование годовщины смерти Ленина. Зал был переполнен и русскими, и французами. Советским военным аплодировали. И речи, и фильмы, которые были показаны, все принималось публикой с восторгом. Чувствовалось, что настоящая жизнь — там. А здесь, уже в который раз, происходило отмирание признаков весны и исподволь подготовлялось торжество реакции. История скажет, почему левая Франция всегда сдает свои позиции почти без борьбы; вопрос стоит изучения.

Наше участие в сопротивленческом Содружестве выразилось для меня в добавочной нагрузке. Раз в неделю мне приходилось проводить целый вечер в доме «Советского патриота» на заседании Контрольной комиссии. Она была составлена по паритетному принципу: Лейбенко, Сотникова, Квятковский — от «Русского патриота»; я, Шашелев, Андреев — от Содружества. Обе группы не терпели друг друга, обе наметили у соседа ряд «сомнительных» для исключения, обе отстаивали своих.

Мне в качестве председателя приходилось довольно трудно, особенно потому, что первые трое не пропускали ни одного заседания, а Андреев систематически отсутствовал. После моих резких писем он приехал ко мне и объяснил свое положение: семейный и безденежный, жил случайными заработками от кинематографической промышленности, и для него было совершенно невозможно попадать в Париж на заседания. Я тем более пожалел об этом, что Андреев мне очень понравился. Мы разговорились, и он оказался тем сыном Леонида Андреева, который жил в семье доктора Доброва[1304], где ты бывала до замужества.

Лейбенко отнюдь не был антипатичен — грубоват, упрям, но искренен и прямодушен; к сожалению, у него были болезненные антипатии: редактор-издатель «Русских новостей» Ступницкий и инженер Монтуляк, председатель Общества русских инженеров, пользовались его особой ненавистью, совершенно несправедливой. Сотникова была очень славная, но совершенно больная нервами женщина: во время оккупации, после ареста мужа, ей пришлось скрываться в очень тяжелых условиях. Мне удавалось почти всегда убедить Сотникову, и таким образом я имел ее голос. Очень симпатичен, весел, умен и тактичен был Шашелев.

Наоборот, чрезвычайно неприятен оказался Квятковский. Это был, несомненно, проныра: он попал в организацию «Русского патриота» уже после высадки англо-американцев в Нормандии, а до этого благополучно работал у немцев в «Радио-Пари» в качестве инженера. Я круто поставил вопрос о нем, и он пообещал доставить документы, удостоверяющие его антинемецкую работу чуть ли не с 1941 года, и, конечно, ничего не представил. Это не помешало ему пролезть в посольство, понравиться послу, войти в «актив» и стать persona grata. Инженер он, конечно, — финисово-рябушинский, плавал во всяких белых водах, натурализован. Хотел бы я знать, что делает сейчас этот господин[1305].

Мы не прекращали наших поездок в Achères, и одна из них имела место в феврале: выехали в четверг 7-го и вернулись в понедельник 11-го. Эти поездки в зимнее время были не лишены прелести. С дороги, ведущей из Meun в Chapelle-la-Reine и всползающей на холм, открывается обширный вид на поля и леса, и мы всегда любовались оттенками дали и неба, слегка розоватыми, слегка фиолетовыми и очень изменчивыми. Между «туда» и «обратно» протекали несколько часов; возвращались к вечеру и не спускали глаз с темнеющих краев неба.

Точно так же дорога к лесопильне в Ury, проходившая между полями и лесом, давала нам ряд знакомых, но милых ощущений. Ничто не ускользало от нашего внимания, и всегда радовало внезапное появление какой-нибудь лесной зверюшки, будь то заяц, дикий кролик, белка или хорек. Иногда мы встречали перепуганную косулю, которая улетала от нас, как ветер. Приходя домой, мы первым делом разводили огонь в камине и кухонной печке: это было мое дело, и я справлялся с ним очень хорошо. Иногда заходили к нашим ашерским друзьям — простым незатейливым людям.

22 февраля мы смотрели в «Одеоне» пьесу J. R. Bloch «Тулон». Это было еще время, когда официальные театры давали место левым пьесам, и притом все события еще не успели забыться. Пьеса отображает то расслоение, которое действительно имело место во Франции: настоящие активные патриоты — почти исключительно коммунисты; против них — откровенные мерзавцы; между ними — путаники, как те моряки, которые уничтожили французский флот и не дали ему уйти в Алжир[1306]. Пьеса была хорошо поставлена и сыграна, актуальна, но не давала высокого мнения о таланте ее автора. Таково было наше впечатление тогда, так я думаю и сейчас.