Могаевский

Но особо хороша была меленка, игрушечная мельница, исполненный восторга малый образ настоящей. С каких времен играли человеческие дети в крылатую башенку? известное дело — со времен царя Хаммурапи; с легкой (ой ли?) руки римлян, одиннадцатого века, придумавших поворотную башню, крутящееся здание, ловящее изменившееся направление ветра, с долгих дней древних китайских умельцев, на чьих ветряках (а крылья всех мельниц мира именовались мельниками парусами) размещались свободно поворачивающиеся независимые натуральные паруса. Ветра разных континентов встречались с Дон-Кихотовыми великанами-врагами, козловыми, столбовыми, шатровыми, колчанными, будь то голландские постоянные западные ветра, с Атлантики летящие к Балтийскому морю, или бретонские вии.

И если зубчатые колеса, валы, шестеренки, хитроумно вращающие тонкие жернова, были органопроекциями слабых человеческих рук или запряженных в поворотное устройство волов (стольких-то лошадиных сил...), — сами эти бореи, норд-осты, ост-весты и прочие были органопроекциями Вселенной, тянущие к изобретенному или освоенному землянами земледелию из темных межзвездных пространств или солнечных ветров невидимые космические руки. Откуда ты знаешь, что прилетел ветер-невидимка? Как мне не знать, вот закачались деревья, кусты, травы легли, ускорились облака, мелет муку мельник.

Белую уширяющуюся книзу башенку игрушки венчала рыжая конусообразная крыша с нарисованной черепицею, на фундаменте нарисованы были камни циклопической кладки с проросшей у подножия травою. Запускалась меленка двумя ключами: верхний вращал крылья-паруса, распахивал верхнее оконце, в котором поочередно по-являлись фигурки персонажей: Августин, девушка, ангел, рыцарь и смерть, а также открывал дверь, в которой стоял мельник с мешком; нижний принадлежал музыкальной шкатулке, выводившей мелодию «Августина».

Когда стали подпевать Христина с Эрикой — по-русски и по-немецки, — выяснилось, что и «Августина» два. Подобно двум «Лесным царям», немецкий страшнее, русский элегичнее и печальней. «Ах, мой милый Августин, — пела Христина,— ах, мой милый Августин, все прошло, все!» А у Эрики не просто «все прошло»: «сгинуло все», все пропало, погибла богатая Вена, плачьте! И там, и тут сводила людей в могилу чума, но, вспоминая о чуме, Христина вопрошала: «Где же радости наши?», — а Эрика пела про празднество мертвецов, пир во время чумы: «Und was jetzt? / Pest, die Pest! / Nur ein gross Leichenfest, / Das ist der Rest»; у Христины Августин падал в грязь, а у Эрики в дерьмо.

В полусне-полуяви под стук колес вспоминал он, как читал на ночь заболевшему сыну «Свинопаса» Андерсена, где та же песенка звучала, и подумал: а нет ли третьего Августина, датского, какой он? какие слова витали в воздухе под механическую музычку, которую за поцелуи покупала у свинопаса капризная принцесса?

Игрушки расставлены были на полу по кругу, словно обвело обеих женщин и мальчика круговой меловой бурсацкой чертою, защищавшей их от Виевой свиты с Вием, от ужасов бытия. Горели тонкие свечи, крутилась золотая вертушка с малютками-ангелами, вертелся волчок-кубарик, переворачивался лестничный кувыркан, вскакивал ванька-встанька, вращались крыла меленки, возникали в оконце цветные фигурки меньше мизинца, звучал голосок музыкальной шкатулки. В эти минуты зло ненадолго отходило, пропадало, сгинув. Но кубарь с ванькой-встанькой падали на пол возле цветного домотканого половика, ложился возле лесенки кувыркун, затворялось оконце с фигурками, переставали крутиться мельничные крыла, замолкал нежный механический голосок музыкальной шкатулки, заводное волшебство отлетало, действительность неумолимо вступала в свои права: в дверь стучал солдат, фрау Эрика, вам надлежит немедленно вернуться в комендатуру, срочная работа.

Эрика ушла в комендатуру печатать приказы, он вышел во двор играть с соседским мальчонкой, а к Христине в окно постучался чумак. У ворот стояла его телега с двумя запряженными волами, показавшимися мальчику заколдованными существами из сказки; на телеге лежал гроб в окружении нескольких мешков.

— Вот, Христя, — сказал чумак громко, чтобы слышали соседи, — померла сестра моей покойной Гретхен, гроб сделал, еду хоронить.

Он был женат на немке из семьи колонистов, как Христина была замужем за немцем, чьи предки с осьмнадцатого века приехали из Неметчины по приглашению русской царицы осваивать на заграничный лад юг и учить немецкому аккуратистскому ведению хозяйства местных граждан одной из окраин Российской империи.

А в избе за столом сказал проезжий шепотом:

— После похорон оставлю волов племянничкам, а сам морем отсюда уплыву.

— Как же ты поплывешь, ты не рыбак, не моряк.

— С судном управлюсь, шурин деверя меня с детства учил, с ним в море на баркасе ходили.

— Да куда ж ты поплывешь?

— Как получится. В Грецию. В Турцию.

— Убьют.

— Так и здесь убьют. Контрабандисты вон спокон веку ночами куда только не ходят.

— Они молодые, — сказала Христина.

— Зато я вечный, — сказал чумак.

— Ночевать будешь?