Могаевский

— Я преуменьшаю. И прежде подозревал: композитору не спрятаться, он весь тут, весь как есть, в каждом звуке, такте, паузе. Но вот поди ж ты: прекрасные опусы великих людей приспособили, чтобы глушить крики истязуемых да выстрелы расстрельных команд, воюющих с безоружными, беспомощными. Звучали Пятая симфония и «Ода к радости» Бетховена. В Освенциме был духовой оркестр из ста двадцати музыкантов и симфонический из восьмидесяти человек. В Бирхенау музыканты играли возле газовых камер и рядом с крематорием. Во время повешения играли танго, во время пыток фокстрот. Предполагают, что самым популярным танго в Яновском лагере на окраине Львова было «To ostatnia niedziela», «Это последнее воскресенье», в русском варианте «Утомленное солнце».

От всей этой, извините за выражение, информации обуяла меня такая ярость, такое отчаяние, сущее чудо, что кондрашка не хватила. Теперь вы знаете, почему я в последнее время постоянно думаю о музыке. А что вас заставляет о ней размышлять?

— Просто я узнал нечто новое об одном человеке, скрипаче, человеке, имевшем для нашей семьи... как бы это сказать... особое значение... Я не готов об этом рассказывать.

— Скрипаче? Скрипке и в моем сюжете отведена особая роль. В Яновском лагере дирижером оркестра был гениальный скрипач Якоб Мунден. Отступая накануне освобождения Львова, фашисты выстроили сорок музыкантов оркестра в круг, окружили кольцом охраны, приказали играть. По приказу каждый оркестрант по очереди выходил в центр круга, клал свой инструмент на землю, раздевался догола, и его убивали выстрелом в голову. Первым убили дирижера.

Какая-то адская пародия на концертное исполнение «Неоконченной симфонии» Гайдна, исполняемой при свечах, на каждом пюпитре по свечке, закончив свою партию, музыкант гасит свою свечу и уходит. Помните стихотворение Николая Гумилева «Волшебная скрипка»?

— Нет.

— Оно заканчивается так:

На, владей волшебной скрипкой,

Посмотри в глаза чудовищ

И погибни славной смертью,

Страшной смертью скрипача.

А в Терезиенштадте струнным оркестром руководил Карел Анчерл, его оркестр и играл бетховенскую «Оду к радости» перед приехавшими инспектировать лагерь представителями Красного Креста, козыряло перед ревизорами лагерное начальство. После отъезда ревизоров всех заключенных перевели в Освенцим, где погибла семья Анчерла: родители, жена, дети; сам он чудом выжил. В послевоенной Праге он долгие годы возглавлял Пражскую филармонию, прекрасный был исполнитель.

Когда для бывших заключенных лагерей приехал играть великий скрипач Иегуди Менухин, такая вот акция доброй воли, слушатели поначалу встретили его в штыки, для них в какой-то степени музыка означала гибель, ложь, смерть, и перед толпой напоминающих сонм призраков, вышедших из ада, пронумерованных татуировками людей стоял благополучный красавец Менухин, они его чуть со сцены не прогнали, но постепенно, понемногу, от такта к такту, стали слушать, смягчились, жизнь победила, он увидел улыбки, напоминающие гримасы, услышал аплодисменты, не похожие ни на одно «браво» многолетних гастролей в разных странах. А вот теперь я вижу, что мое зеленое зелье возымело действие. Вы уже похожи на человека, а я хочу спать. Рад был встрече.

— Скажите, а когда вы сюда шли, вы проходили обычные вагоны? Или несколько странного вида, как во сне?

— Вагоны как вагоны. Что до снов, говорят, что царство Морфея функционирует круглые сутки, человек видит сны и во сне, и наяву, но дневное «наяву» с его событиями приглушает сновидения.

Не дойдя до двери, Эрик остановился, щелкнул пальцами и вернулся.

— Я вспомнил еще одну историю про музыку в концлагере. Она местная, наша, как я мог про нее забыть.

Родители героя эмигрировали из России во Францию. Отец семейства, инженер-акустик Шевченко, был скрипичных дел мастером, скрипки его были необыкновенно хороши. По стопам отца пошел и сын Владимир, необыкновенно красивый, как его вторая жена и главная любовь, героиня нашего сюжета Вера Лотар; они напоминали пару из немого кино. Вера, редкого таланта пианистка (в детстве выступала она с Тосканини, к двадцати пяти годам ее знал весь мир), наполовину испанка, наполовину француженка, происходила из русофильской семьи, ее родители даже детей назвали русскими именами. Когда Вера и Владимир встретились, она моложе, он старше, отец двух детей, они влюбились друг в друга, он развелся, они поженились, родившийся общий ребенок умер в младенчестве. Владимир с детства бредил Россией, мечтал туда вернуться. Они и вернулись в 1939 году вчетвером: Владимир, двое его детей от первого брака, Вера Лотар-Шевченко. Арестовали его по обвинению в шпионаже.

Прибежавшая к следователю Вера кричала: «Он истинный патриот России! Никогда шпионом не был и не мог быть, муж мой честнейший человек! Если вы его арестовали, арестуйте и меня!» Что и было исполнено. По одной из легенд, она надавала пощечин какому-то генералу. Провела Вера в лагерях долгие годы, писала письма — чудом узнав адрес его лагеря — давным-давно расстрелянному мужу: «Я так волнуюсь для тебя. Думаю о тебе и лублю тебя без конец».