Могаевский

— Знала, я их встречала случайно несколько раз.

— Кто он?

— Он еврей, скрипач из оркестра, мы с ним в Ленконцерте здороваемся.

— Ловелас? Бабник?

— Человек как человек.

— Скажи, она хотела меня унизить? Почему? Зачем?

— Глупости, для чего ей тебя унижать. Просто влюбилась.

— Что такое «просто влюбилась»? Замужняя женщина.

— Что такое? Так ведь и ты был в меня влюблен, когда мы были совсем молоденькие.

— При чем тут это? В тебя весь двор был влюблен. Ты же не ложилась под всякого и каждого по этому поводу.

— Сам влюбишься по уши, поймешь.

— Кто-то из твоей концертно-цирковой компании про похождения Эрики знает?

— Все.

— Дай мне слово, что никогда от тебя никто ничего о ее шашнях не услышит. Я решил, что буду растить ее пащенка как своего. Надеюсь и до собственных детей дожить. И скажи своим приятелям, чтобы молчали, поговори с ними, они послушают тебя. Пусть забудут навсегда. Обещаешь?

— Обещаю.

— Я буду растить этого ребенка как своего, — сказал он Эрике.— И попробую жить с тобой как ни в чем не бывало, хотя не уверен, что у меня получится.

Беременность Эрики была тяжелая, чувствовала она себя хуже некуда. Свекровь, с первой встречи невзлюбившая невестку, корила сына:

— Говорила тебе, не женись на немке.

Мальчик родился раньше срока, был слабенький, часто болел, но постепенно слабость с болезнями стали израстаться, жизнь налаживалась, с трех лет ребенка вывозили летом за город, снимали дачу в Мельничном Ручье.

Однажды после дежурства у мужа выдался свободный день, Эрика поехала в город за теплой детской одеждою, поехала, накормив своих обедом, во второй половине дня. И словно кто-то подтолкнул ее. На обратном пути села она в трамвай, который должен был проехать около шести вечера мимо скамьи на бульваре, где назначил ей Тибо свидание; был первый четверг месяца, уже несколько лет как настало означенное ее скрипачом «всегда».

Она села в алую «американку» за три остановки до бульвара. Она не помнила текста гумилевского стихотворения про заблудившийся трамвай, но то был тот самый маршрут, запечатленный поэтом, и по этой неведомой ей причине стала она думать: кто же из сыновей Лемана подарил Тибо скрипку? Особо запомнилось ей имя Варвар, ждали девочку, хотели назвать Варварою, опять появился на свет мальчик, ему дали редчайшее имя почти забытого святого; но, кажется, он был один из младших, а дарителем стал один из старших. Старший сын Лемана от первого брака, Левушка, играл с подростком Колей Гумилевым в тайное общество адептов индийской черной богини. Об этих играх упоминал Тибо в плавнях. Мальчиков было семеро (будущий поэт, сыновья Лемана, нотариуса, обедневшей псковской помещицы, варшавского архитектора, врача, начальника Кабинета Его Императорского Величества): Николай Гумилев, Лев Леман, Владимир Ласточкин, Леонид Чернецкий, Борис Залшупин, Дмитрий Френкель, Федор Стевен. Заканчивался девятнадцатый век, дети играли не в казаков-разбойников, не в сменивших их в интеллигентных семьях (благодаря чтению Майна Рида. Фенимора Купера, приложений к «Ниве») индейцев, но в каких-то магических, мистических, этнографических мифологических персонажей языческой нездешней системы духовной, в тугов или в тхугов-душителей, верных слуг, шестерок темной и страшной индуистской богини Кали, боровшейся с демонами общественными руками демонов личных.

У всех участников имелись прозвища, растаявшие в стремительных потоках воз-душных ураганов сменявших друг друга эпох, осталось (случайно?) от этих полутемных сумеречных игр только прозвище Коли Гумилева, Брама-Тама. Переезжая на лето в Поповку, Коля становился Нэн-Саибом (вождем восстания сипаев в Индии) или Надодом Красноглазым (кровожадным героем одного из романов Буссенара); в Поповке тамошние дачные дети ездили верхом, катались на лодке, искали клады по нарисованным ими самими картам на бумаге с обгорелыми краями, состаренной чайным раствором.

Что до тайного общества, адепты его устраивали собрания свои в людской, под сводами пустого подвала, в заброшенном полуподземелье ледника, — полная конспирация, свечные огарки, тени, выкрики, убийства демонов-убийц. Роль одного из демонов играло огородное пугало, другого — старый безглаво-безруко-безногий (точно ископаемая греко-римская богиня любви) примерочный манекен. Возраст у гимназистов был переходный, детство начинало ускользать, предпубертатные мечты витали, тревожили, пугали; не случайно атаманшей-разбойницей полуоккультной уездно-индуистской команды была избрана роковая черная Кали, вычитанная из адаптированных европейских романов на темы древнеиндийской мифологии.