Могаевский

— Один из духов, явившихся мне, — сказал Могаевскому снящийся ему случайный попутчик, — сказал, что я непременно должен прогуляться по Петербургу с вами.

«Надо же! — подумал снящийся себе Могаевский. — Духи. Какие все-таки странные антинаучные представления о вещах были у людей в преддверии двадцатого века».

— Если вы чего-то не знаете или кого-то не видели, это не означает, что этих «че-го-то» и «кого-то» нет. Между прочим, обратиться к скрипичному строительству по-советовал мне дух Амати.

— К скрипичному строительству? Вы — мастер, делающий скрипки? Ваша фамилия, случайно, не Леман?

— Даже и вовсе не случайно, — рассмеялся Леман, а это был он. — Это фамилия моего отца, и деда, и того предка, который прибыл в осьмнадцатом столетии в Россию, дабы основать в ней горное дело, доселе отсутствовавшее на ее широтах; он был маркшейдер, горный инженер. Откуда вы знаете обо мне?

— Мне рассказал о вас один антиквар из крамницы старовини «Бандура». У него увидел я вашу скрипку и даже держал ее в руках.

— Вы музыкант? Да что спрашивать, вижу, что нет. Что за «Бандура»? Что за скрипка? Где это было?

— В Виннице. Скрипка с вашей фирменной этикеткой на футляре, называемой хозяином «этикет». А у скрипки на спине под лопаткой была родинка, как у матушки моей.

Леман остановился.

— В Виннице? Я там жил с женой и детьми два года. Но скрипки, о которой идет речь, там быть не могло. Я сделал ее позже, в Стрельне. И никак не мог подобрать ей имя, так безымянной и оставил. Впрочем, у каждого инструмента своя судьба. Их продают, покупают, дарят, увозят, привозят, эти переходы их из рук в руки когда-то напоминали мне переселение душ. Так вот, ремесло лютьера, приказанное мне Амати, так захватило меня, что многое, важное доселе, отошло от меня вовсе. В том числе общение с духами, а ведь я читал лекции по оккультным наукам и практикам, народ в мою квартиру толпой валил: студенты, курсистки, профессора, кого только не было; я отменил и лекции, и сеансы, вышел из роли медиума. Хотя опыт, приобретенный за время общения с иным миром, произвел во мне некую неотменяемую работу, если хотите, я задумался надолго, подобно Гамлету после встречи с призраком отца. Вы не представляете, как меняет человека встреча и инобытием, с мистическим времепространством. Слух мой, и прежде отличный от слуха обычных людей, обострился совершенно, музыку, исполнителей, инструменты слышал я на особый лад, и там, где дюжинному музыканту слышна нота, мне являлся порою то дикий, фальшивый, одуряюще грубый звук, то ангельские мелизмы. Но в один из вечеров дух Амати явился ко мне вторично, сказав: «Ты должен перейти реку и пойти на том берегу в дом Тарасова». — «Зачем?» — «Там тебя ждут».

Дом Тарасова стоял возле сада «Буфф». Дворник подметал мостовую, страж неизменный, и спросил меня — кто я. Я отвечал: сосед с правого берега, скрипичных дел мастер. «Идемте, — сказал, кивнув, дворник, — я вас провожу». Он провел меня к распахнутой двери одной из маленьких квартир на последнем этаже доходного дома, в квартире находился Тарасов, толклись чиновные люди, дверцы шкафов настежь, ящики выдвинуты, футляры скрипок и виолончелей открыты. Дворник пояснил, кто я. Тарасов сказал; «Вы, должно быть, за мешком с кусками дерева?» Я и сам не знал за чем. Выяснилось, что в квартире, месте обитания скрипача, антиквара, реставратора, коллекционера, перекупщика из Италии, продолжившего дело легендарного Таризио, Пьетро Боццоло, после смерти последнего, случившейся накануне, в футлярах и ящиках нашли денег, драгоценностей, золотых монет и прочего более чем на триста тысяч, а также нашелся мешок с кусками дерева, которых Боццоло никогда никому не показывал; видимо, употреблял он их для реставрации старинных музыкальных инструментов, в которой был дока непревзойденный. У меня дух захватило, когда увидел я эти бесценные деревяшки, надписанные: Амати, Сториони, Страдивариус, Гварнери.

— Сколько вы за них хотите? — спросил я Тарасова.

Тот пожал плечами.

— Это всего-навсего деревянные обломки, дорого стоить не могут.

— Но на них написаны имена Гварнери, Страдивариуса, Амати, Сториони...

Тарасов брови поднял, плечами пожав вторично, что при его болезни позвоноч-ника было непросто:

— Думаете, если на полене написать «Пушкин», полену цены не будет?

Окрыленный, ушел я домой на правый берег Фонтанки с бесценным мешком своим.