Могаевский

Наконец, подцепила она одной из вилочек возле лазоревой своей тарелочки маленький золотисто-коричневый предметец и, указуя на него предназначенным для того пальчиком с кораллами и брильянтами, произнесла невероятно мелодическим с модуляциями птичьим голоском:

— Гриб!

И закатилась хохотом, да таким заразительным, что захохотали за ней и хозяин, и незваный гость и долго не могли остановиться.

Последний двинулся к двери, откланиваясь; тут она сказала ему тем же колдовским голоском:

— Не желаете ли яйцо?

— Спасибо,— отвечал он, — я не голоден.

— Нет, нет! — вскричал хозяин «Бандуры». — Речь о фарфоровом яйце или стеклянном.

Тут поднес он к глазам уходящего принесенную дамой плетеную корзиночку, заполненную фарфоровыми и стеклянными яйцами всех размеров и цветов.

— Порцелан, глясс! — пролепетала принесшая корзинку.

Он выбрал первое попавшееся, расплатился не торгуясь, раскланялся перед дамою, царственно кивнувшей ему с обворожительной улыбкою:

— До побачення!

Выходя, еще раз прочел он на двери «О. Шельменко» и спросил:

— А как ваше имя? Остап?

— Олександр, — с достоинством отвечал провожавший.

И закрыл наконец за гостем дверь, чтобы предаться без свидетелей любимому занятию — угощению наилепшей жинки в мире мадам Березюк.

На вокзал попал Могаевский много позже, чем рассчитывал, проводница, стоя у ступеней вагона, уже поторапливала пассажиров. Стал он доставать из портфеля билет, выкатилось из портфеля фарфоровое яйцо, разбилось на перроне, и в полном недо-умении увидел он, что внутри яйца находился аккуратненький фарфоровый желток, расколовшийся на несколько частей. «Откуда внутри цельного рукодельного яйца мог взяться желток?!» — «Садитесь, пассажир, садитесь, отправляемся, жаль сувенирчика, поднимать не трудитесь, не склеить, без вас подметут».

Потом, много позже, когда настигла его непонятная хворь, затрудненная речь, вы-падающие слова, повторы, то ли микроинсульт, то ли внезапно проявившаяся болезнь Альцгеймера, ничего особенного ни на КТ, ни на МРТ, впрочем, тогда многие болели не вполне понятными науке болезнями, отчаявшаяся жена вызвала психиатра.

— Он в первый день все повторял: «Яйцо разбилось. Как жаль... что яйцо разбилось...» Какое яйцо? Еще говорил: «Почему... внутри... желток? Откуда он там?»

Психиатр пожал плечами.

— Ничего ненормального в словах его не вижу. Про яйцо загадочную сказочку все знают, «Курочка Ряба» называется. Дед бил, бил, не разбил, баба била, била, не разбила. А когда наконец от хвостика пробежавшей мышки яичко разбивается — дед плачет, баба плачет. Прежде били, после плачут. Где логика? Тайна бытия, тест для психоаналитика. И, кстати, меня лично в детстве интересовало: откуда внутри яйца желток? кто и когда его туда засунул? В общем, лекарство я ему выпишу симптоматическое, через две недели звоните.

Через две недели состояние больного улучшилось, еще через две пришло в норму. Аномалии остались, речь стала чуть медленнее, чем раньше, и он, став Могаевским, начал писать роман. На это психиатр сказал почти успокоившейся жене пациента:

— А уж сколько людей ни с того ни с сего начинают заниматься литературой и счи-тают себя писателями, не счесть.

Уже поправившись, вернувшись на работу, оказался он на симпозиуме в Виннице и решил отыскать заведение Шельменки. Улицу он нашел легко, но дома с крамницею «Бандура» не было, вместо него стоял премилый чистенький, сильно остекленный современный особнячок, из которого и в который вбегали и выбегали молоденькие цифровые бесчисленные чиновники и чиновницы, совершенно не напоминавшие офисный планктон, а скорее похожие на роящихся вокруг гнезда ос или диких пчел.

А между первым посещением Винницы, где в лавке увидал он прекрасную скрипку, и его болезнью случилось событие, изменившее многие человеческие судьбы, если не судьбу всего человечества: солнце пыталось взойти на западе, но не смогло.

Он проснулся, жены не было рядом, она ходила босиком по комнатам. В окне мерцал свет восхода, яркий, ало-оранжевый, без тени голубизны, рассвет.

— Пора вставать? Не опоздаю на работу? Солнце встало?

— Сейчас ночь. Это не солнце. Оно не встает на западе. Может, война началась? Ядерный удар?

— Включи радио.

— Я включила. Тихо.

— Ну, какая война. Я ответственное лицо, государственный человек, ректор, мне бы позвонили.

Они глядели в осиянное багрово-золотым светом небо.

— Что в той стороне?

И он ответил внезапно севшим, охрипшим голосом:

— Атомная станция.