Могила Густава Эрикссона

– Шок, – я и вправду был ошарашен. – Вы же не похожи совсем. Ты о Галине Сергеевне говоришь?

– О ней, родимой. Вечно у меня всех мужиков отбивает. Ну, или я у неё! – Львёнок победно захохотал. – Да, немножко не похожи. У нас отцы разные. Зато глаза у нас у обеих мамины.

Ух, ты! Как я раньше не заметил?! У Львёнка Р-р-ры Мяу глаза тоже совершенно ренуаровские. Не, точно, – сёстры!

И тут Маринка совершенно переменилась. Появилось в ней что-то агрессивно материнское, как будто она встала на защиту своего дитяти.

– Я уж не знаю, мил человек, что у тебя тут за дела воровские, если ты не врёшь, конечно. Только Галку ты лучше не трожь, я тебя по-хорошему предупреждаю. Над ней и так жизнь поиздевалась вдоволь.

– Это ты, Мариша, имеешь в виду историю с её мужем?

– Надо же! Всё уже выяснил. Да, с Лёшкой ей сильно не повезло. Очень слабый человек был, к жизни не приспособленный. И, в то же время, самолюбивый и заносчивый. А она любила его, как дура последняя, и всё прощала.

– Да, история трагическая. Мне Галина Сергеевна сама рассказала.

– Трагическая история была потом, когда он сел. Галка осталась одна с десятилетним Илюшкой на руках, а в придачу – я, соплячка семнадцатилетняя, и мама у нас тогда слегла после инсульта. Работала она тогда учителем истории в школе. Представляешь, как тяжело приходилось.

– Как же она всё это вытянула, Марин?

– Работала на двух работах. Племяшку моего, кстати, хорошо воспитала. А мама наша умерла в тот же год, когда Лёшка на зоне повесился.

– Марин, а можно тебе неудобный вопрос задать?

– Спрашивай.

– Я в толк не могу взять. Объективно говоря, вы обе, что ты, что Галина, просто немыслимые красавицы. Тут что, в этом Кашине, невозможно нормального мужика найти?

Львёнок Р-р-ры Мяу ответил очень мягко и тихо:

– Ой, люди добрые! Ну, поглядите на этого дуралея. Девяносто процентов мужиков тут – моральные уроды, причём нищие. А тем, у кого есть деньги, такие как мы с Галкой не нужны. Знаешь, пьеса такая у Островского «Бесприданница»? А так, чтобы за деньги во все дыры, это, дружочек мой, не ко мне. Я-то, видишь, девица бойкая. А Галка у меня скромная, как монашка. Я тебя ещё раз предупреждаю, друг ты мой залётный, если у тебя планы с ней поразвлечься… Я, конечно, ваших этих воровских законов не знаю. Просто зарежу.

Львёнок Р-р-ры Мяу состроил мне очень страшную мордочку и пошёл на кухню за моими бургерами.

……….

Десять минут девятого я вошёл в «Уютный двор» и направился к столу, за которым Ташкент беседовал с птеродактилями о погоде. Отсутствие живописи на руках меня нисколько не смущало. После 2000-х перстни можно было увидеть только у совсем уж динозавров или у несерьёзных дурачков. Жора встал мне навстречу и мы, как положено крупным авторитетам, с понтом облобызались.

– Физкультпривет, бродяги! – я вяло поприветствовал высокие договаривающиеся стороны и сел справа от Сорокина.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович! Для нас большая честь. Мы, бежецкие, память Кириллыча чтим, законы знаем и старых бродяг уважаем, – отрапортовал мне парень лет тридцати пяти с короткими кудрявыми светлыми волосами и рыжими ресницами. Понятно, почему его окрестили «Пушок». Нос у парня был сломан и расплющен. Простоватое лицо скорее располагало, от такого пассажира вряд ли можно ожидать подставы.

Чего никак нельзя было сказать о Воробье. Он был помладше Пушка года на три – на четыре, а морда у него совершенно не вязалась со стандартной комплектацией бандоса из глухой провинции. Был он похож на мальчика из преуспевающей семьи, которому родители уготовили дипломатическую карьеру. Дела в Кашине творились тёмные, людей здесь валили, похоже, частенько. Отличить по лицу человека, которому приходилось убивать, труда не представляет. Воробей вкус крови явно знал. И был он какой-то необыкновенно скользкий.

– А что же привело такого уважаемого человека в нашу глухомань? – спросил меня Воробей вместо приветствия.

– Да, видишь ли, мил человек, хотел у Вас в городке слегка поработать, приехал, а трамваев-то у вас и нету, – я сходу выходил на драйв, времени раскачиваться у меня не было. – Совсем я старый стал, в маразм впадаю. По ходу я ваш Кашин с Коломной перепутал, там-то трамваи есть.

– О как! – Георгий Николаевич многозначительно поднял указательный палец. Он с интересом наблюдал за моим спектаклем, но по нему было видно, – играть в преферанс в тёмную стрёмновато.

– Ладно, – сказал я почти лениво, – шутковать потом будем. И давай, Воробей, с тобой договоримся, вопросы здесь я задаю. Тебя ведь Владик зовут?

– Да.

– Так ты и скажи мне, Владик, с чего это вы решили, что тема – ваша, и всё по понятиям?

Скользкий Воробей действительно канал под дипломата и отвечал корректно, несмотря на мой почти наезд:

– Тему никто не перебивал. Мы её просто подняли, когда бежецкие её уронили. Могли бы банковать на ней сто лет. Их никто не заставлял за работяг писаться.

Излагал он складно. Но я решил прервать его лаконичное красноречие: