Могила Густава Эрикссона

– И вот что я вам ещё скажу, – Сорока посерьёзнел. – После таких рамсов 10 % на общее – святое.

Возражений от участников товарищеского матча не последовало.

– Всё, тогда – расход по мастям, а нам с Юрий Владимирычем наедине перетереть нужно.

Дождавшись, пока Пушок, Сафон и Воробей свалили, Жора заказал бутылку коньяка. Он разлил по рюмкам и сказал очень серьёзно:

– Не знаю, чем ты там сейчас по жизни занимаешься, но, давай, бросай всё на хер, и будем работать на пару. Ты же реальный красава.

– Жор, не в обиду. Ты достойный пассажир, с тобой работать – удовольствие. Но мозги включи. Чудовищное совпадение. Будем считать, что несчастному Писаренко просто очень сильно не сфартило. А нам – наоборот. Вероятность такого расклада стремится к нулю.

– Да тут не в фарте дело, Юр. У тебя ж мозги работают – чтоб я так жил.

– Ты не путай дилетанта с профессионалом.

– Это кто это тут дилетант?

– Да в том то и дело, Жор, что дилетант – это я.

Сорокин расстроился.

– Жалко. Получается, рассчитаемся и разбежимся.

– Мне тоже жаль, – сказал я откровенно. – Получается – да.

Бутылка наша быстро опустошалась. Жора как будто что-то обдумывал. Наконец, он сказал:

– Смотри Юрок, доляна будет не скоро. Когда ещё увидимся – не известно. Поэтому, на этот раз не побрезгуй.

Он снял часы, тот самый «Ролекс», которые предлагал в 2009-м, и протянул мне.

– Не побрезгую, Жора. Спасибо. И память будет по тебе хорошая, – я взял котлы.

– Вот ещё что, подельничек. Сафон то гнида конченная, это ясен пень. Переживаю я, что он там за какую-то Маринку говорил?

– Реально племяшка моя, отвечаю. Так что вряд ли… Не по понятиям совсем.

– Да уж, на такое даже Сафон не пойдёт.

Мы допили коньяк.

– Ты долго ещё тут проторчишь? – спросил меня Сорокин.

– Нет. Два дня, не больше.

– Ну, значит, ещё увидимся. Хоп?

– Хоп!

ГЛАВА 17. НЮИ ДЕ НОЭЛЬ.

Была полночь. Я сидел у раскрытого окна своего раздолбанного номера и курил. И дольше века длился день. Сколько же всего произошло с тех пор, как четверть третьего в понедельник я сошёл с автобуса у железнодорожной станции. Этот странный городок пророс в меня корнями и присосался к душе, как паразит. Чем я здесь занимаюсь? Самое странное, что я выполняю свой заказ, причём как-то очень легко и с опережением графика.

Ясно, что Галка (ой, то есть Галина Сергеевна) растила умного и тонкого мальчика, который заслуживал явно большего, чем должность кадрового командира отделения в нашей армии. Уж он, наверное, при его увлечении местной историей, пролопатил личность Густава Эрикссона вдоль и поперёк, всё изучил и, действительно, нашёл его могилу. Умничка. И горько мне, что живём мы в таком мире, где у таких мальчишечек нет никаких перспектив. Ну что его ждёт? Послужит он лет пять командиром отделения, получит прапорщика. При его мозгах начальство его, конечно, заметит, направит в военное училище лейтенанта получать. Потом помотается он лет восемнадцать по гарнизонам и выйдет в отставку майором. И всё равно, это будет гораздо лучше беспросветной борьбы за выживание в его родном городке. А ещё, не дай Бог, уйдёт из армии и вернётся в свой Кашин ментом работать. Тогда – конец человеку.

Хочу я этого или не хочу, а надо будет завтра переговорить с девками, и с одной, и с другой, чтобы они выучили легенду, что я родной дядя Маринки. И не просто выучили, но и озвучили её как можно большему количеству своих знакомых. Тогда ко Львёнку ни одна синяя тварь не подойдёт на пушечный выстрел: можно конечно огорчить племянницу реального вора, но последствия могут быть фатальные. Иначе несчастной девочке придётся плохо. Вроде бы ничего прискорбного у Сафона не произошло, даже доляна прогнулась в обратную с 25 до 30 %. Но номер ему его шестнадцатый показали. Да и признаться в блуде – слишком сильный удар по авторитету. И хочет он или нет, а придётся ему теперь сливаться с Бурятом, – тема то общая. Да и дражайшего моего Роберта Ивановича завалить, – не пацана бежецкого прикопать в лесу.

Короче, Львёнка моего Р-р-ры Мяу надо спасать. И вообще, надо доделывать завтра все дела и сматываться отсюда. Что-то я не припомню, чтобы за не полных два дня я столько всего наворотил. И если вовремя не свинтить, придётся оставаться, слишком густую кашу я заварил.

Я вовсе не переживал за любезнейшего моего полковника Писаренко. И даже не думал о нём. В конце концов, если количество углей под котлом, в котором я буду вариться в аду, измерять количеством моих грехов, то лопатой больше, лопатой меньше – не имеет значения. А может быть, в данном случае мне что-то и скостят. Вот только не хочется совершить ничего, что потом сам себе не сможешь простить.

Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы

И, открыв Ваши злые духи, я вдыхаю их сладостный хмель.

И тогда мне так ясно видны эти чёрные тонкие птицы,

Что летят из флакона на юг, из флакона «Нюи де Ноэль». *33

……….

Войдя в «Бургер», я сразу понял – сегодня Львёнок грустит. На всё кафе немыслимый в этой лесной глуши Хаулин Вульф вопил свою «Смокстейк Лайтнинг»:

Бейби, стоп йо трейн, лет ми газа райд, газа райд уиз йу.