Могила светлячков

После рождения Сецуко у мамы начались проблемы с сердцем. Среди ночи у нее начинался приступ и Сейта лил маме на грудь ледяную воду. Когда боль становилась нестерпимой, мама садилась в кровати, опираясь на гору из подушек, которые сооружал Сейта.  Даже через халат он видел, как ее левая грудь вздрагивает от учащенного сердцебиения; лечилась она, в основном, китайскими травами, принимая красный порошок по утрам и вечерам. Ее запястье было таким тонким, что его можно было дважды охватить ладонью. Он заранее отправил маму в убежище, потому что она не могла бежать, но если пожар проник внутрь, убежище могло стать маминой могилой. Будучи в неведении, Сейта упрекал себя в том, что сбежал, возможно, оставив маму в опасности – ведь все подходы к убежищу были отрезаны огнем. Но даже если бы он как-то пробился к ней, изменило бы это хоть что-нибудь? "Вы с Сецуко бегите в безопасное место, а мама как-нибудь справится сама. Если я не сберегу вас, что я скажу вашему отцу? Ты понял, не так ли?" – говорила его мама в шутливой манере.

По национальной дороге прокатили к западу два флотских грузовика. Человек в кузове, в форме ополченца, орал в мегафон: "…два прямых попадания, но бомбы не разорвались. Думал, мне удастся их оттащить, но они брызгали напалмом во все стороны, так что…"

Мальчик примерно его возраста говорил своему приятелю: "Собираемся у национальной школы Микаге - все, кто из Каминиси, Каминаки, Ихиридзуки…" Это было название городского района, где жил Сейта. Мысль, что его мама, возможно, укрылась в школе, толкнула его и заставила спуститься по насыпи под звуки новых взрывов – огонь, охвативший руины, пока бушевал бесконтрольно. Дорога была не такой уж узкой, но жар огня раскалил ее, не давая пройти. "Давай подождем здесь немного! – сказал он Сецуко. Та словно дожидалась момента, пока он заговорит: "Я хочу пи-пи!" "Ладно, слезай" – он опустил ее на землю и отвел в кусты, повернув лицом к зарослям. Струя мочи брызнула с неожиданной силой. Он подтёр сестру полотенцем. "Снимай капюшон, теперь уже можно". Сестренкино личико было сплошь чумазое, от сажи. "С этого края не запачкано…" – он смочил край полотенца водой из фляжки и вытер ей лицо. "У меня глазик болит". Должно быть, от дыма, ее глаз покраснел, налившись кровью. "Вот придем в школу, тебе промоют глазик". "А где мама"? "Она в школе". "Я хочу туда". "Легко сказать.. туда не пройдешь -  все еще слишком жарко". "Я хочу в школу". Сецуко заплакала – не капризничая, и не от боли, а каким-то странно взрослым голосом.

"Сейта! Ты уже видел свою маму?" – голос принадлежал девушке из дома напротив, уже миновавшей тот возраст, когда выдают замуж. Она нашла их на школьной спортивной площадке, где, по настоянию Сейты, санитар из медицинского корпуса снова промывал глаз Сецуко. Они уже отстояли один раз, но глазик всё не унимался, и они встали в очередь снова. "А?" "Иди скорее, она ранена". Не успел Сейта попросить соседку, чтобы та побыла с Сецуко, как она быстро добавила:  "Мы присмотрим за ней. Там довольно страшно, но ты ведь не плакса?" Что за участливый тон, разве они друзья? Неужели с мамой стряслось что-то серьезное? Сейта оставил очередь и прошёл по школе, в которой он проучился шесть лет, в знакомый медицинский кабинет.

Чан для мойки, наполненный чем-то кровавым. Человек в гражданской униформе, лежащий ничком – недвижимый, бездыханный. Женщина с оторванной штаниной, вся в бинтах. Не зная, о чем спросить, он просто молча стоял – пока его не углядел господин Обаяси, управляющий их квартала. "А-а, Сейта, мы тебя искали. Ты в порядке?" Он положил руку ему на плечо. "Пойдем". Чиновник вывел его в холл, и, зайдя снова в кабинет, вынес медицинский ящичек со множеством отделений. Открыв ящичек, господин Обаяси вынул перстень, обернутый в марлю и распиленный в том месте, где его снимали с пальца. "Это ведь перстень твоей мамы, так?"