Могила светлячков

Раньше они с мамой отправляли письма отцу на адрес флотской базы в Куре, и однажды, возвращаясь с почты (ответа снова не пришло), он упросил маму зайти в банк. Теперь он припомнил адрес: банк Кобе, отделение Роккё. Сейта сходил туда и выяснил, что их накопления составили всего семь тысяч  иен. "Когда мой муж вышел в отставку, ему выплатили семьдесят тысяч  иен вознаграждения" – дулась от важности вдова. "Юкико был всего лишь в третьем классе, но ты бы видел, с какой грацией он приветствовал главу компании; и они все хвалили его за усердие, моего мальчика". Вдова очень гордилась своим сыном.

Сейта с большим трудом укладывал сестренку спать – иногда она кричала во сне, словно в испуге, и будила брата. Из-за этого Сейта постоянно не высыпался, получая новую порцию упреков. Всего за десять дней были съедены сливы из стеклянной банки, обезвоженные яйца, сливочное масло. Спецпаек для лишенцев тоже был съеден. Когда рацион стал наполовину состоять из соевых бобов, ячменя и проса, вдова выразила подозрение, что пришлые дети покушаются на долю ее семейства – все дети едят помногу. С этого момента, подавая на стол трижды в сутки, она одним энергичным движением вычерпывала весь отварной рис, который, в итоге, доставался ее дочери. В миски Сецуко и Сейты лился жидкий отвар с плавающей по поверхности овощной ботвой. Иногда звучала фраза, вероятно, в муках совести: "Моя девочка трудится на благо страны, ей надо хорошо питаться, пусть ест вволю". С кухни порой доносился скрежет – это вдова отдирала подгоревший рис от днища кастрюли. В такие минуты Сейта не мог не думать о чем-то еще – только о подгоревшем рисе, ароматном, хрустящем, о его вкусе, услаждающем рот; вместо того, чтобы злиться на вдову-скупердяйку, он только и делал, что глотал слюни. Квартирант-таможенник знал чёрный рынок, как свои пять пальцев. Он положил глаз на дочку вдовы, и, завоевывая ее расположение, таскал в дом мясные консервы, мёд, лососину…

"Давай сходим на море?" – сказал сестре старший брат в один ясный день посреди сезона дождей. Сейта беспокоился о здоровье Сецуко: у сестренки была тепловая сыпь. Купание в морской воде, безусловно, пошло бы ей на пользу. Никто не знал, как ее детское сердце смирилось с разлукой, но она очень редко говорила о маме - только цеплялась за старшего брата, намного больше, чем раньше. "М-м, это будет здорово".

До того, как началась война, они каждое лето снимали жилье в Сума. Оставив Сецуко на пляже, он запросто доплывал до буйков, обозначавших рыбачьи сети.  На пляже был чайный домик, где они пили амазаке. Вдвоем, они цедили напиток с имбирным запахом. Вернувшись, Сецуко запихивала в рот истолченные в порошок пшеничные проростки, приготовленные мамой. Девочка давилась, все ее личико было в крошках. "Помнишь, Сецуко?.." – начал было он, но не закончил фразу: ни к чему сестренке размышлять на эту тему.

Они шли к пляжу вдоль ручья. По прямой асфальтовой дороге тут и там неспешно катили телеги – эвакуированные везли багаж. Пухлый очкарик в школьной фуражке тащил к своей повозке огромную кипу книг; его лошадь вяло помахивала хвостом. Повернув направо, они вышли на набережную реки Сюкугава у кофейни Пабони. Вдоль дороги торговали растительным желатином в сахарной обсыпке: тут они слегка задержались. Кондитерская Юххайм в Санномии работала почти до последнего дня – еще за полгода до того, как объявить о своем закрытии, кондитеры выставляли на продажу свои чудные пирожные, и мама как-то купила им одно такое. Владелец кондитерской был евреем. В 1940 году очень многие евреи-беженцы нашли приют в Акаясики, возле Синомары, где Сейта учил арифметику. Евреи были еще молоды, но все, как один, бородаты. В четыре часа пополудни они выстраивались в шеренгу возле бани; даже летом они не снимали плащи из плотной материи, а один из них, хромой, носил туфли на одну ногу. Вскоре всех евреев арестовали и отправили трудиться на фабрики. Сперва заключенные, потом студенты, потом рабочие по найму, потом штатные служащие и кадровые рабочие – все должны были трудиться на фабриках. Дюралевые портсигары и бакелитовые линейки, безусловно, помогали стране выиграть войну.

Набережная реки Сюкугава незаметно перешла в огороды. Посадки огурцов и тыквы стояли в цвету. Не встретив никого, брат с сестрой добрались до национальной дороги. За пролеском, под камуфляжной сеткой, виднелся учебный биплан – орудие предстоящей последней битвы за милую отчизну. Было тихо. На побережье не было никого, кроме старухи с ребенком – они набирали воду в бутылки, чтобы добыть морскую соль. "Раздевайся, Сецуко". Сейта обмакнул полотенце в воде и принялся протирать сестренкины плечики и ножки, покрытые красной сыпью. "Тут холодно…" Они бы могли ходить в баню, недалеко от дома вдовы, но каждый раз, выходя из темноты бани, где до него смывал с себя грязь кто-то еще, он чувствовал себя так, словно вовсе не мылся.  Свет не зажигали, соблюдая затемнение.