Могила светлячков

7 июня у подножья горы Ичё состоялась кремация. С маминого запястья сняли повязки, нацепили проволочное кольцо с железной биркой. Мельком он увидел мамину кожу – сплошь чёрную, совсем не человеческую. Когда маму клали на носилки, жирные личинки мух посыпались на пол; сотни и тысячи личинок расползались по кабинету труда. Люди, выносившие трупы, давили их ногами. Обгорелый труп, обернутый соломенной циновкой, напоминал бревно. Погибших от удушья и умерших от ран вносили в автобус со снятыми сиденьями, складывали на полу валетом и увозили прочь.

На поле возле горы Ичё уже была вырыта яма, чуть больше девяти метров от края до края. На дне, тут и там, громоздились деревяшки – коньки крыш, подпорки, двери, скользящие ширмы из домов эвакуированных. Тела умерших скидывали поверх. Люди из военизированной охраны лили вёдрами густую нефть, словно пожарные на учениях. Потом один из них поджёг факел и швырнул его на вершину горы из трупов. Взвился черный дым, полыхнуло пламя. Иногда пылающие трупы выкатывались из кострища, словно головешки, и охранники орудовали баграми, затаскивая их опять в огонь. В стороне возвышался стол под белой скатертью, уставленный грубо сколоченными деревянными ящиками для костей.

Его прогнали прочь, чтобы не путался под ногами. К ночи кремация завершилась, и Сейта получил на руки ящик с маминым именем, начертанным углем –совсем буднично, словно суточный паёк. В коробке лежала кость от фаланги пальца – удивительно белая, а ведь дым был таким черным и густым. Теперь он понял, зачем на мамино запястье повесили железную бирку.

Уже совсем стемнело, когда он вернулся в дом в Нисиномии. Сэцуко играла с маминым колечком и мраморными шариками, вскарабкавшись с ногами на матрас. "Маме все еще плохо?" – "Ну да, ее ведь ранило, когда был воздушный налет". "Может, она не будет больше носить это колечко, ведь она отдала его мне, да?" Коробка с костью уже была спрятана в шкафчике над полками, но вдруг ему в голову пришла странная идея: не надеть ли колечко на белую кость? Стараясь избавиться от наваждения, он сказал Сэцуко: "Это ценная вещица, давай-ка ее отложим".

Сейта не мог знать, что его мама заранее перевезла в Нисиномию часть пожитков -  одежду, постельное белье, сетку от москитов. "Хорошо живете, флотские: если уж переселяетесь, так непременно на грузовике" – высказалась по этому поводу вдова, но так, что никто бы не заподозрил сарказма в ее словах. Она показала ему вещи, сложенные в углу гостиной и накрытые тканью с арабесками. В плетеном коробе отыскалось все, от нижнего белья Сецуко и Сейты до маминой будничной одежды. Кимоно с длинными рукавами лежало в одной коробке с платьями европейского кроя. Запах нафталина будил воспоминания.

Им выделили комнату с тремя циновками возле входа.  Статус лишенца давал право на пайку: рис, лосось в банках, говядина, отварные бобы. Когда руины выгорели дотла, им показалось, что они вовсе и не жили здесь: таким ошеломляюще маленьким оказался их участок. Однако, продукты в закопанной жаровне уцелели. Одолжив большую тачку, он потратил сутки, чтобы вывезти всё. Ему приходилось перебираться через  четыре реки - Исию, Сумиёси, Асию, Сюкугаву. Складывая привезенное у входа в дом, он снова услышал, как вдова бурчит: "Семьи военных, ага. Богатые. Кто б еще так жил…". Фраза была повторена несколько раз. С того дня, вдова единолично распоряжалась их имуществом: банку маринованных слив она даже отнесла соседям. Водоснабжение все еще не наладили, так что Сейта, с его юной силой, таскал вёдра с водой из колодца, в трехстах ярдах от дома. Дочка вдовы получила освобождение от мобилизации и сидела дома, присматривая за Сецуко.

У колодца он иногда встречал жену соседа. Сам сосед где-то воевал, а жена ходила под руку со студентом из университета  в Киото, в белой квадратной фуражке и с голым торсом. О них много судачили. Сейта и Сецуко также заслужили свою долю вдовьего сочувствия, олицетворяя кротость и смирение: конечно же, папа – младший лейтенант флота, мама погибла при бомбежке.

По соседству был пруд, где по вечерам надрывались лягушки-быки. Берега глубокого ручья, бежавшего из пруда, заросли сочной травой, и на кончике каждой травинки мерцал светлячок. Сейта протянул руку и огонек засветился между его пальцев. "Не упусти" – сказал он сестренке. Заполучив жучка, она сжала его изо всех сил и, конечно, раздавила: только резкий запах, щекотавший нос, остался на ладони. Ночи в июле приносили глубокую, бархатную темноту: это была всё та же Нисиномия, но, сидя на склоне холма, они видели всё совершенно иначе: бомбежки, казалось, относились к другому миру.