Могу!

— «И»! — изо всех сил выкрикнул Табурин и вскочил с места. — «И»! Коротенькое слово, а убеждает оно сильнее тысячи улик! Пуговица и волос! — всей силой напер он на это «и». — И! И! И волос! Знаете, о чем оно, это «и», свидетельствует? О «чересчур» оно свидетельствует, вот о чем!

— Говорите яснее! — подтолкнул его Борс.

— Скажу! Я совсем ясно скажу! — загремел Табурин, размахивая руками и ероша волосы. — Потерять пуговицу Виктор, конечно, мог, и волос, конечно, мог упасть с его головы. Но когда и пуговица вовремя отрывается, и волос как раз вовремя падает с головы, я настораживаюсь: что за подозрительная неудача для Виктора? Один волос или одна пуговица — это улика, но оба вместе они говорят о другом. Колоссально о другом!

— О чем же? — уже уловил его мысль Борс.

— О нарочитости! Не о нечаянности, а о нарочитости! — обличая и опровергая, ликующе повышал голос Табурин. — Они не были нечаянно потеряны убийцей, а были им нарочно подкинуты на кровать. Да, да! Подкинуты! Нарочно! С умыслом! А умыслов было два: отвести след от себя и навести его на Виктора! И вот тут-то убийца и сплоховал, колоссально сплоховал! Не удержался и перегнул палку, а она и сломалась! Ему было надо только согнуть ее, а он перегнул… «Дай-ка, думает, я для верности кроме пуговицы еще и волос подброшу!» Понимаете? Понимаете? Чувства меры в нем не хватило, он меру не соблюл! Вот вы в психологию этого «не соблюл меры» и вникните, психологию эту и поймите… Тут ведь океан психологии! Тут и расчет, и страх, и оглядка, и нетерпение, и цинизм, и неуверенность, и… и черт его знает, что еще! Одним словом — океан! Колоссальный океан!

Борс слушал и вдумывался. Табурин заражал его своей горячностью, но он сдерживал себя и не позволял себе срываться. Мысли налетали на него, и он не успевал остановиться ни на одной. «Потом, потом… Я все это потом обдумаю!»

— Хорошо! — поймал он одну из мыслей. — Но если вы, предположим, правы, то почему убийца навел след именно на Виктора? Почему не на кого-нибудь другого?

Ответ у Табурина уже был: он и сам спрашивал себя об этом. А поэтому ответил тотчас же.

— Да ведь ему был нужен такой человек, у кого была бы причина убивать Георгия Васильевича! Ведь если бы он навел след не на Виктора, а на меня или, скажем, на вас, так вышла бы нелепица, которой никто не поверил бы! Чего ради я или вы будете убивать?

— Значит, вы признаете, что у Виктора была причина убивать?

— Ничего подобного! — вспылил Табурин. — Ничуть не признаю! Колоссально не признаю!

— Но ведь вы же говорите…

— Такой причины у него не было! — как топором рубил Табурин. — А вот люди такую причину могли найти и увидеть, это я признаю! Не было причины, не могло ее быть, а для людей она чуть ли не несомненна!

— Хорошо! — попробовал подвести итог Борс. — Предположим, что все оно так… Но ведь все, что вы говорите, чересчур неопределенно и неуловимо. Ничего нельзя в руки взять! Все это может быть основой для фактов, но, к сожалению, это не факты.

— А фактов у меня нет! — угрюмо признал Табурин и словно бы обессилел от такого признания: слегка опустился в кресле и немного завял.

Оба замолчали. Оба перебирали в уме каждое сказанное слово, каждую догадку и каждый намек на догадку. Борс чувствовал, что во всем том, что сказал Табурин, «что-то есть», но понимал, что опереться Табурину не на что: не хватало именно фактов. «Никакой пуговицы у него нет, а у следователя она есть!» — думал он. Но все же он чувствовал себя немного сбитым, и той спокойной уверенности, с какой он начал разговор, у него уже не было. Ряд сомнений появился в нем, и эти сомнения немного волновали его. Он посматривал на Табурина, закуривал другую сигарету, не докурив первой, но знал, что убедительность волоса и пуговицы от догадок Табурина не поколебалась.

— Кому могла быть нужна смерть Потокова? — самого себя спросил он. — Виктору? Это в какой-то степени понятно и допустимо. А кому еще? Кому она могла быть нужна и, главное, для чего она могла быть нужна? Вы это знаете? — посмотрел он на Табурина.

— Нет, не знаю! — шумно вздохнул он. — Я все мозги себе продырявил, думая над этим, но… не знаю! Даже отдаленно не могу представить или вообразить!

Борс всмотрелся в него и спросил очень осторожно:

— Но тем не менее вы кого-то или что-то подозреваете?

— У-гу! — мотнул головой Табурин.

— На основании чего?

— У меня всегда в первую очередь одно основание: человек!

— То есть?