Мой Балканский рубеж. Исповедь русского добровольца

Понятно, судьба отдельно взятого человека несопоставима с масштабами возможностей этой одушевлённой стихии. Тем не менее, именно человек, вроде бы несовершенный и немощный по сравнению с этой стихией, будит ее, провоцирует к действию, разжигает ее и без того звериный аппетит. Соответственно, именно он и несёт ответственность за все жертвы, разрушения и прочие беды, войной рождаемые. Парадокс: человек страдает от того, что сам и порождает, а в придачу ещё и отвечает за всё это! На нелогичность подобного положения вещей обращали внимание мыслители древности. Что толку? Что изменилось с тех пор? Разве что оружие в распоряжении тех, кто участвует в войне.

Впрочем, надо ли сейчас задумываться обо всём этом? Куда важнее в очередной раз вспомнить, что войны бывают разные, что эта наша война – война за Правое дело! А ещё важно помнить, что в этой войне нам нужна только Победа! Ну, и выжить, конечно, очень хочется.

* * *

Очень часто, иногда вечером, иногда в предрассветные часы, на положай опускается туман. Густой, то монотонно-белый, то составленный из каких-то серых, белёсых и откровенно грязных клочков.

Туман до неузнаваемости меняет местность, лишает возможности ориентироваться. У часовых в таком тумане начинают сдавать нервы. Мерещится то какое-то движение, то какие-то звуки в мусульманской стороне. И это – не слабость, не трусость; в таком тумане неприятелю с помощью знающих местность проводников ничего не стоит подобраться к нашему лагерю очень близко. Так близко, что и самые бдительные часовые просто ничего сделать не успеют.

Никогда не думал, что смогу оказаться в ситуации, когда заурядное природно-атмосферное явление может иметь такую мистическую силу. Когда стоишь в карауле в таком тумане, ловишь себя на самых неожиданных предположениях и догадках. То начинает казаться, что этот туман – что-то из арсенала войны, и с его помощью эта всесильная стихия демонстрирует свои возможности, свою хищную власть. То представляется, что туман – это просто конкретное оружие неприятеля. Вроде как местные природные условия полностью «на стороне» неприятеля и дают нам более чем конкретный намек, что нам, приехавшим сюда, мягко говоря, нечего здесь делать и что все здесь, на чужой для нас земле, против нас.

Вот, наверное, почему в том же карауле, нередко рука с автомата начинает автоматически тянуться вверх и нащупывать через все слои нанизанной одежды нательный крест и соседствующую с ним самодельную иконку с Георгием Победоносцем. Иконку подарил кто-то из распространителей патриотической печати, что регулярно появлялись в редакции «Русского Вестника». Стыдно, что не запомнил кто именно. Здесь этот образок очень к месту.

* * *

Живем странной жизнью. Графика несения вахты нет. Иногда, кажется, сербы вообще забывают о нашем существовании. По нескольку дней валяемся на койках в казарме. Выезжаем, не имея на то никаких причин, в Вышеград. Всякая такая поездка обязательно сопровождается обильными возлияниями. Когда сербы вспоминают о нас, выезжаем на вахту, ходим в рейды. Стрельбы совсем немного.

* * *

Иногда я мысленно перелистываю еще не существующий черновик моей еще не написанной, но уже существующей в памяти, книги о моих югославских приключениях. Почти всегда при этом внутри активизируется внутренний цензор: это – убрать, это – усилить, это – забыть и никогда, ни при каких обстоятельствах, не вспоминать. Иногда при этом я объясняю сам себе: не надо цензуры, ведь эта книга – дневник, исповедь, книга от первого лица, здесь все должно быть так, как было на самом деле. И все-таки к братьям-сербам в этой книге надо быть добрее, снисходительней, бережней. Им и без того сейчас трудно, потому и не надо тащить на первый план то, что порою раздражает, что иногда режет слух и глаз. Тут дело даже не в том, что бытовые мелочи, пусть и способные обернуться смертельной опасностью, это – пустяки, несопоставимые с масштабами задач, в решение которых мы вносим свой скромный вклад. Просто итог всех исторических и политических процессов в мире таков, что на сегодняшний день для нас, русских, ближе сербов никого нет. Соответственно, наоборот: мы, русские, для сербов – единственные союзники и друзья. Хотелось бы для объяснения этих простых истин найти понятные и убедительные слова. Тогда можно будет сказать, что книга – состоялась.

* * *

Очень по-разному складываются отношения с сербами. В отношениях с военными я уже отмечал, появился холодок отчуждения. Нас это нисколько не смущает. Наша совесть чиста. Мы приехали сюда не праздными туристами. Воевать – так воевать! Люди гражданские продолжают удивлять нас проявлениями теплой заботы и дружеского внимания. Недавно к нам, троим русским, отдыхавшим на скамейке в центре Вышеграда, подошел пожилой серб. Несколько минут стоял рядом, прислушиваясь к разговору, потом уточнил:

– Русы?